Затянутый узел - [9]

Разумеется, я с трудом разбирался в этих проблемах. Я не мог понять, например, зачем человеку нужно правое полушарие, если левое справляется со всеми важными задачами. Объяснения Гурама мне были недоступны, и однажды он повез меня к композитору, перенесшему инсульт.

В просторной комнате в кресле сидел небритый мужчина и барабанил пальцами левой руки по подлокотнику. На рояле стояли магнитофон и проигрыватель.

Мы поздоровались, и мужчина издал звуки, означавшие приветствие.

— Не надо напрягаться, Николай Давидович, — сказал Гурам и представил меня: — Наш студент. Надеюсь, он не будет вас смущать.

Николай Давидович отрицательно покачал головой.

Потом Гурам бегло осмотрел больного и сказал:

— Сегодня мы лучше чувствуем себя?

Николай Давидович кивнул.

— Тогда приступим. Студент Бакурадзе, вы слышали песню «Кавказские хребты»?

— Конечно, — ответил я, хотя никогда не слышал этой песни.

— «Кавказские хребты» написаны Николаем Давидовичем до болезни. Надеюсь, у вас хватило знаний, чтобы поставить диагноз?

— Инсульт, — сказал я.

— Левосторонний инсульт, — сказал Гурам. — Послушаем песню.

Гурам включил проигрыватель и поставил пластинку. Песня оказалась мелодичной.

— Николай Давидович, прошу, — сказал Гурам и помог композитору усесться за рояль.

Николай Давидович поднял левую руку, правая бездействовала, и, возможно, поэтому то, что он проиграл, потрясло меня. Несмотря на инсульт, он сочинял музыку. Она была красочнее «Кавказских хребтов».

— Это загадка, — сказал Гурам, когда мы сели в машину. — Пока ясно одно — многие творческие способности связаны с правым полушарием. Скорее всего, что и музыкальные способности человека заложены в нервных центрах правого полушария. Теперь тебе все понятно?

— Если бы я сказал «да», это было бы слишком преувеличено. Насколько я понимаю, тебе самому еще не все ясно.

Он рассмеялся.

— Это ты правильно заметил. Мозг — самая таинственная и наименее изученная область человеческого познания. Знаешь почему?

Не хотелось ударить лицом в грязь.

— Мешала религия. Мозг считался местом, где обитала душа.

Гурам расхохотался и резко затормозил у светофора.

— Гениально! Мне это в голову не приходило. С меня ужин в «Дарьяле». А пока заедем ко мне.

С тех пор как умерла его жена, он жил один.

Я мало знал Лию, жену Гурама. Он познакомился с ней в тот год, когда я уехал из Тбилиси. Весной Гурам вызвал меня по междугородному телефону и сказал, что его отец, Георгий Михайлович, при смерти. Я тут же взял билет на самолет.

— Хорошо, что приехал, — сказал мне Георгий Михайлович. — Я часто вспоминал тебя. Ты знаешь, Гурам хочет жениться на больной. У нее лейкемия. Она не проживет и трех лет. Поговори с ним.

Вечером я поссорился с Гурамом.

— Для тебя нет ничего святого. Умирает отец, а ты твердишь одно: «Я все равно женюсь на Лии».

— А что прикажешь говорить? Что я не женюсь? Не бывать этому! Я не стану обманывать отца перед смертью.

Георгий Михайлович последними усилиями пытался вырвать у Гурама обещание не жениться на Лии, но не добился своего. Он скончался на пятый день после моего приезда.

Лия прожила два с половиной года. Ее не спасли ни швейцарские лекарства, ни безумная любовь Гурама. Лию похоронили рядом с Георгием Михайловичем, и земля примирила их.

В остальном у Гурама все шло точно по расписанию. Еще на четвертом курсе института он провел эксперимент на обезьяне, подтверждающий гипотезу профессора Кахиани об искусственном управлении деятельностью мозга. Через два года он работал в клинике Кахиани, а через три защитил кандидатскую. Наперед было известно, что его ждало. Докторская степень. Профессорская должность. И так далее.

…В клинике меня знали, и я беспрепятственно прошел в кабинет Гурама.

Я читал «Советский спорт», когда распахнулась дверь и вошел Гурам со свитой белых халатов.

— Торжествовать еще рано! — бросил он кому-то и расцеловал меня. — Где ты пропадаешь, негодник?

— Работаю, — ответил я.

— Можно воздержаться от торжества, но нет сомнений, что операция прошла успешно, — сказал один из белых халатов.

— Об этом будем судить по результатам. Если мальчик заговорит! — сказал Гурам и снова обратился ко мне: — Так где ты пропадаешь?

— Работаю, — повторил я.

Белые халаты не торопились уходить. Им хотелось говорить об операции. Я нетерпеливо ждал. Наконец мы остались вдвоем.

— Ты что-то хочешь мне сказать? — спросил Гурам.

Собственно, я приехал к нему, чтобы рассказать о случившемся на фабрике, но не знал, с чего начать.

Зазвонил телефон.

— Поговорить не дадут, — сказал Гурам, беря трубку. — Да. Пять минут назад. Поздравлять рано. Время покажет. Привет!

Он снял халат. Без халата Гурам походил на недоедающего студента.

— Что ты такое сделал? — спросил я.

— Операцию. Что я еще могу делать?

Он бросил халат на диван, снял белую шапочку и пригладил перед зеркалом волосы. Гурам был блондином и втайне гордился этим. Снова зазвонил телефон.

— Пусть звонит, — сказал он. — Поедем за город.

Мы вышли на улицу. Я собрался с духом, чтобы начать рассказ. Но Гурам, что-то вспомнив, кинулся назад в клинику и вернулся минут через пятнадцать.

— Извини. Дежурный сегодня сердобольный. Может к мальчику впустить родителей.