Затворник - [9]

— Чего тебе, горожанин?

— А почему он сказал, что с Клинком не связался бы?

— Это потому, что у Клинка очень тяжелая рука.

— Тяжелее, чем у Коршуна, что ли? Тот деревья кулаками расшибает, а Клинок что, с корнями, их выдергивает? — удивился Пила. Клинок был низкорослый и вполне заурядного размаха в плечах, большим силачом он совсем не выглядел.

— Так это или нет, я не знаю. Но такой тяжелой руки как у Клинка, нет у Коршуна. Когда он был гражданином Стреженска, то был известен в этом городе как борьбы и кулачного боя, а потом в городе Хворостов мастер Сыч так натаскал его, что Клинка теперь самого можно перековать на очень много маленьких клинков.

Скоро горели в костре дрова, собранные Клинком, варился в котелке завтрак. Скоро он уже был съеден, и после недолгих сборов двинулась дальше четверка всадников, ведомая своим невольным проводником. Пила по старой памяти расположился на крупе кошунова жеребца.

Ехали не так уж медленно, но и не так скоро, как вчера. Лесная дорожка петляла мимо кустов и ельников, поднималась на гривки и опускалась в овраги. Едва выехали на место поровнее, Коршуну заскучалось и вздумалось спеть. Запел он сначала о Стреженске, о том какой это богатый, красивый и удивительный всему свету город, как весело и шумно живут там люди. Какие пиры закатывает великий князь, принимая иноземных послов или в честь прославленных побед ратайских витязей.

Потом затянул песню о старых временах, о деяниях князя Гнева. О том как Гнев объединил ратайские полки с войском хвалынского калифа, своего неприятеля. Тогда ратаи и хвалынцы вместе бились против лютого общего врага — кровожадных разбойников-буйракцев с блуждающего по Синему Морю острова Гуляй-берег. Песню наподобии этой Пила слышал и раньше, пели ее в Новой Дубраве, но пели иначе, и Пила до сих пор сомневался, правду ли говорилось в ней, и правда ли есть в море остров-кочевник, да и само Синее Море — соленая вода без берегов — не выдумка ли?

Коршун все тянул и тянул, а после шестого припева к нему присоединился Вепрь. А когда закончили эту песню, то Вепрь запел другую один, запел на языке, чуть похожим на бенахский. Пила не понял в его песне ничего, кроме изредка встречавшихся ратайских слов, видимо имен, но слышал в голосе Вепря не то боль, не то сожаление. Казалось Пиле, что речь идет тоже о временах каких-то давних, о чем-то то ли погибшем безвозвратно, то ли просто ушедшем в свой черед. А может просто собственная близкая беда навела на парня тоску…

Доведя до конца одну песню, Вепрь начал следующую, потом еще и еще. Пел он хоть и непонятно, но хорошо, не в пример лучше Коршуна — хоть заслушайся. И когда он замолчал, а солнце к тому времени перекатилось уже за полдень, то долго ехали в молчании. Пила задумался о своем, и на других, кажется, тоже нашли какие-то свои размышления. Наконец Рассветник поровнял своего коня с конем Коршуна, на крупе у которого по-прежнему сидел Пила, и спросил:

— Послушай-ка, Пила. Твой брат, когда уезжал, надел на голову что-нибудь?

— Нет, так поехал, а что?

— Когда его увидишь, он обязательно будет с покрытой головой, или лоб чем-нибудь перевяжет.

— Почему? — спросил Пила.

— Будет прятать знак. Злыдень, когда перепрыгивает из человека в человека, оставляет знак у обоих на лбу. Видел ты у мертвого на лбу пятно?

— Как от огня?

— Да.

— Видел. Только когда он к нам приезжал, то там все чисто было.

— Он заживает со временем, и у этого наверно уже зажил. Значит, злыдень ходил в его теле долго.

— А человек, в которого злыдень вселится, его нельзя как-нибудь спасти? — спросил Пила.

— Этого мы не знаем наверняка, и даже наш учитель не знает. Но еще никто из захваченных злыднем, не оставался в живых. Когда тот из человека выходит, то человек просто падает замертво, и все. Так же и ваш гость — упал и умер, когда злыдень из него выпрыгнул в твоего брата.

— Да точно ли еще, что с Краюхой так и случилось, как вы говорите?

Рассветник сурово посмотрел на парня, но сказал по-прежнему спокойно:

— Поверь, Пила: я бы и сам хотел, чтобы было не так… только на том месте, где мы нашли мертвеца, там не просто убийство было, там совершилось большое черное колдовство…

— Да ты что, забыл, что ли, как брат-Рассветник прямо посреди дороги почуял злыдня след, и всех на место привел. — сказал Коршун. Пила кивнул. Вроде бы все так и было, но в то же время — уж больно походило на небылицу…

Рассветник добавил:

— Поэтому вот что: если увидишь в Новой Дубраве, или еще где-нибудь, своего брата, а на лбу у него — черный ожег… Не верь тогда вобщем, что это твой брат перед тобой.

Немного проехали в тишине. Коршун с Рассветником начали было новую песню, да быстро рассорились из-за того, какие слова петь вперед и замолчали. Пила долго думал про себя, а потом спросил Рассветника:

— А что, этот злыдень может когда захочет, в кого захочет вселиться?

— Нет, не так. — сказал Рассветник — У них есть условие: Прежде, чем злыдню войти в человека, этот человек должен согласиться в чем-нибудь злыдню помочь. Только тогда злыдень будет иметь над ним власть. Такой у них порядок — добавил он — делать зло тем, от кого видели добро, а если придется поневоле принести добро кому-нибудь, то обязательно с такой добавкой, чтобы человек сам был не рад.