Затворник - [48]

Степной Удел был богат и могуч, не уступал ни самому Великокняжескому, ни любому королевству за южным отрогом Хребта, ни прежним каганам Великой Степи. Храбр когда-то собрал для войны с Затворником двадцать тысяч воинов. Но это было до разрушительного яснооковского нашествия, до голодных и страшных Позорных Лет. Теперь Мудрый, видя сбор своих полков, размышлял, сколько и откуда смогут прийти еще, и понимал, что для защиты страны у него не наберется и половины дядиных сил. Многие города в уделе, разгромленные при отце, так и не возродились снова, их пепелища зарастали лопухом, другие стояли полупустыми. В самом Каяло-Брежицке жителей даже немного прибыло, но только оттого, что туда толпами валили люди из вымиравших голодной смертью пригородов. Десятки старых боярских родов при Светлом прервались. От иных из оставшихся пришли теперь на войсковой сбор мальчишки по 14 или по 15 лет. Отцы их выступили под знаменами Храбра, а когда пал Храбр, то из враждебных стреженскому князю семейств часто миловали одних малышей. Среди тех, кто явился теперь к стенам Струга-Миротворова, таких зеленых было едва ли не четверть. Еще четверть — простолюдины, подавшиеся тогда же в поредевшее воинское сословие. Некоторые из них попали в дружины к большим боярам, и бывалые ратники успели натаскать их обращаться с мечом, копьем и булавой, стрелять из лука и держаться в бою в седле — но только некоторых, а далеко не всех…

Князь с вельможами думали, как быть. Раздались на совете голоса — поставить под знамена всех горожан поголовно, поднять и селян. Так — говорили — и двадцать тысяч наберем, и тридцать, и больше. В ответ на это встал, прося слова, старый грузный боярин Волкодав. Разменявший седьмой десяток лет, побывавший во множестве походов и сражений, он считался самым опытным и мудрым среди ближней дружины. «Что толку! — сказал Волкодав — Вина нам для пирушки мало, так будем водой разбавлять, что ли!» Князь согласился с ним, согласились и другие большие бояре. Такая рать в походе растянется не на один день пути, а на первом привале разбредется так, что половины, когда надо будет, не соберешь. Ни вооружить столько людей нечем, ни прокормить в стане, ни коней — чтобы всех усадить — нет. Ыкуны, своей быстрой конницей, такое нескладное скопище легко и обойдут, и окружат, и рассекут на части. Не говоря уже про то, что закаленные в множестве войн «черные шапки» будут расстреливать ополченцев как куропаток, а в рукопашной косить, словно густую траву…

— Лапотники пусть отсиживаются в городах. — сказал Мудрый — Там сгодятся хотя бы камни с валов вниз кидать, если что. А в поле, в открытой битве, им нечего делать.

Неоткуда было взяться еще войску в уделе.

Находились среди миротворовцев такие, кто советовал вовсе не покидать столицы:

— Светлый князь! Людей у нас мало, но стены крепкие! Если выйдем в поле, то и сами поляжем без толку, и страну погубим! А за стенами Струга-Миротворова отобьемся от любого врага!

Тут уже открывали рот бояре из пригородов:

— Чего захотели! Здесь отсиживаться, а страну отдать ыкунам! Мудрый князь! Для того мы, что ли, пришли на твой зов, оставили дома, и жен с детьми, чтобы с этих стен глядеть, как молокососы их будут резать и уводить в плен! Выводи нас в поле, а там — пусть Небо решает!

— Выведу, дайте срок! — отвечал Мудрый — Страну на разграбление табунщикам не отдам! Я в моем уделе каждому князь и государь, каждому и защита! И вы все — со мной!.

Слова его звучали для всех ободрением, тон их был уверенным, как и все в наружности Мудрого. Но про себя князь не на шутку мучился тревогой и сомнениями.

Еще больше, чем скромность собственных сил, омрачало мысли князя и другое. Как не горько было признавать, но Каяло-Брежицк должен был готовиться к сражению с Диким Полем в одиночку. И старый Тьо был прав, когда предупреждал об этом.

Едва началась загорская война, начались и размолвки у Мудрого с великим князем. Войско Льва терпело в горах нужду, редело от холода и голода. Победы приносили славу и честь, но прочих плодов не давали — захватив очередную долину, ратаи находили ее опустошенной и безлюдными. — ни разжиться едой, ни спрятаться от непогоды было негде. Бояре роптали, кто и вовсе уезжал из гор, искать пропитания — часто такие обнаруживались через год-другой в своих имениях. Верхнесольцы, дубравцы, пятиградцы и другие сетовали, что воеводы, якобы по княжескому приказу во всем потакают стреженцам. Стреженцы волновались, что им, ближним княжьим слугам и опоре, потакают слишком мало. Когда же заходила речь о том, кому оставаться в горном лагере на зиму, то дело вообще редко не кончалось рукопашной и кровопролитием. Собрать войско в очередной поход Льву становилось все труднее.

Когда пошел третий год, то Лев отправил брату в Каяло-Брежицк приказ — явиться самому, или прислать ближнего дружинника с пятью тысячами всадников, с запасом провизии, и вдобавок — серебра, соли, зерна, крупы и прочего, всего на пятьсот тысяч денег.

Миротворовские большие бояре, когда Мудрый собрал их по этому случаю на совет, выслушали и сказали так:

«Ты, светлый князь, родной брат Льву, и раз Лев не может без тебя справиться, то иди к нему на помощь, в этом ты волен! Но Каяло-Брежицк не удел Льва, и не пригород Стреженска, а защита от Дикого Поля! По обычаю мы не обязаны давать великому князю ни человека, ни деньги — пока враг не в Ратайской Земле, и пока в самом Стреженске не встанет под знамена по человеку с трех дворов! А если Струг-Миротворов, страдая от ыкунов, останется без князя, то князя себе найдет!»