Затворник - [18]

— Да уж, это и я помню. — согласился Пила — Я тоже этого дня ни в жизнь не забуду! В то время как раз такая вот колдовская моська, про что вы рассказывали, строил себе двор в Новой Дубраве. И всему городищу поэтому работу назначили — кого на стройку туда, кого в извозчики, кого еще зачем-нибудь. Бескорыстно, конечно. Мы, как обычно, доски пилили. Месяца два пилили. Столько их наделали, что на нашей телеге и в три раза было не отвезти. Взяли взаймы огромный воз, да еще коня в придачу к нашему. Отец поехал, и я с ним тоже. Вот, везем. На полдороге остановились ночевать возле обрыва, вроде того что у нашего городища. Костерок разожгли, поужинали. Спать собрались уже.

Вдруг слышим свист. Глядим: со стороны Дубравы скачет Жадина. Наш, горюченец, он раньше нас туда работать отправился. «Эй, пильщики! — кричит нам — садись в телегу да поворачивай назад! В Стреженске светлый князь прибил затворника, а в Новой Дубраве его подвывале руки-ноги оторвали конями! Все гнездо раскатали по бревнышку!»

«Врешь?!» — кричит ему отец. А тот в ответ:

«Эй, не хочешь — не верь! Сейчас Рыболов за мной следом подоспеет, можете у него спросить, а мне некогда! Надо наших поскорее обрадовать!» — И полетел дальше свистеть.

Батя ему посмотрел немного вслед, а потом ко мне поворачивается, и вдруг говорит: «Ну-ка, полезай в телегу. Доску бери!»

Взял я доску за одну сторону, а отец берет за другую, и кричит мне: «Давай ее в костер, к волкам, бросаем проклятую!» Я замешкался — шутка ли, столько трудов, столько дней пилили, а батя свое: «Ко всем чертям ее давай скидывай!» Полетела, да как вспыхнула! «Давай вторую!» — батя кричит — вторая туда же! Так и перекидали весь воз без единой передышки! Костер у нас встал до самого неба, и так огонь заплясал, как будто радовался вместе с нами! Тут же развернулись и поехали налегке в городище, приехали под утро, а там ни один человек спать и не ложился! Все орут, пляшут, веселятся…

— И в Стреженске так же было. — сказал Рассветник. — Все орали да веселились. Один Старший не веселился. Смотрел вокруг, и качал головой. Видно он один из всего города за весельем слышал стоны и плач. И наверное, не только их, но и еще что-то слышал и видел, о чем даже нам не рассказывал. Смотрел хмуро и головой качал. Светлый это заметил. Спросил учителя, чего мол тот не радуется, когда совершили такое великое дело.

Учитель на это ответил, что да, великое дело совершили, но и великое зло.

Светлый как бы отмахнулся. «Пустое!» — говорит. Сказал, что люди искупают праведный гнев. А великое зло это, мол, колдун, которого они свергли. Мол, это он — затворник и его люди — зло посеяли, теперь пусть и урожай пожнут.

А Старший ему в ответ сказал так:

— Нет, светлый князь! Это не урожай, а только первые всходы! Большой урожай впереди!

Князь рассердился. Спросил Старшего, чего он в таком разе хотел, и зачем пришел в Стреженск.

Старший ничего не ответил, а развернулся и пошел прочь. И Молний за ним.

— Так вот было. — продолжал Рассветник повесть — С сыном князь помирился, хотя и не простил ему непослушания, да и Смирнонрав его после попрекал прежними делами. Подати стали собирать по старине. Пятиградью прежние вольности вернули. Но зло свершенное, конечно, тут же забыться не могло. Мертвые из праха не могли встать, разоренные города так и стояли в запустении. Ратаи, которых в Позорные Годы продали кого куда, так и жили в рабстве. Вечевой колокол в Стреженске отлили заново, только вышку для него новую не построили, а повесили на воротах княжеского двора. Так что теперь без княжеской воли звонить в него никто бы не смог. Захребетье к тому же откололось, и стали готовиться к войне. Тут Светлый тяжело заболел. Сколько лекари не старались, а князь только чах и чах день ото дня. Пришел было Ворон, о нем вспомнили после смерти Ясноока. Поколдовал он что-то над Светлым, и сказал, что его болезнь — природная, что это вышла наружу вся боль, которую Ясноок заглушал на время своей властью. Заглушить ее снова, со слов Ворона, было можно, но только тем путем, каким это же делал пещерник. Если, конечно, князь бы согласился.

Но Светлый сказал, что такой помощи ему больше не нужно, потому что ноша его злодейств и без того тяжелая, утяжелять ее не хочет перед смертью.

— Это как же его затворник лечил, что князь легче на смерть согласился? — удивился Пила.

— Это история другая — сказал Коршун — И тебе ее лучше всех наш Рассветник расскажет.

— Другую историю и рассказывать в другой раз. — сказал Рассветник — А первая на этом не еще кончилась.

Как Светлый собрался помирать, то к нему пришли сыновья, и он стал им раздавать владения.

Первому сыну, Льву, достался, как водится, великокняжеский удел — Стреженский. Второму, Мудрому — Каяло-Брежицкий. Дошла очередь до Смирнонрава. Он должен был получить город Стреженск-Полуденный, и его Приморский Удел. Но Светлый так сказал: «Раз ты, Смирнонрав, так полюбился твоим Засемьдырцам, а они — тебе, то и в удел тебе даю Засемьдырск со всей его землей»

Князь не простил сыну и на смертном ложе ни его непослушания, ни прочих ссор. Но Смирнонрав, если и обиделся, то сердце скрепил, и ни словом отца не упрекнул. Принял и поблагодарил за честь. Лишь после того, как Светлый скончался, и его погребальный костер догорел, и тризну отпировали, то Смирнонрав уехал в свое владение. Приморский Удел и стол в Стреженске-Полуденном принял четвертый Светлого сын, Тур.