Затор на двадцатом - [9]
Остаток рабочего дня прошел быстро и без аварий. Василь был недоволен этим днем. Недоволен потому, что допустил ошибку, оставив машину без присмотра, и из-за этого получился простой. «На то и машинист, чтоб управлять машиной», — думал он и твердо решил, что такой случай должен быть первым и последним. Когда он пришел с работы, его встретила уборщица.
— Тебе письмо, Вася, — сказала она, подавая ему синий конверт.
Василь не помнил, как разорвал конверт. Он даже не взглянул на адрес — он и так знал, что письмо от Алены.
«Забыл ты, Василек, свое обещание, — писала она. — Забыл ты наш последний вальс, что танцевали мы в клубе перед твоим отъездом. Хороший был вечер, Василек, я всегда с радостью вспоминаю его… А ты забыл».
«Нет! Не забыл, Леночка!» — хотелось крикнуть Василю. Как бы дорого он дал, чтобы видеть теперь ее перед собой, чтобы перенестись хоть на час в Яневский лесопункт.
Она писала, что тоже была на курсах при тресте и получила звание мастера лесозаготовок, а также поступила учиться заочно в лесотехникум.
«Ах, Лена, Леночка! Разве может такая девушка стоять на одном месте? — с гордостью подумал Василь. — Она же снова опередила меня!»
Он несколько раз перечитал это дорогое письмо и начал писать ответ.
1955
ЗАТОР НА ДВАДЦАТОМ
Когда Павла Дубовика спрашивали, где он работает, он неизменно отвечал:
— А я, братец, работаю на тех… на подсобных…
Так называемых подсобных работ на лесоучастке было не так много, и обычно их выполняли пожилые люди, — ну, а пожилым Павла Дубовика назвать никак нельзя.
Ему лет сорок, он круглолиц, красен, как бурак, толст и силен, как медведь. Ходил он медленно, переваливаясь, словно утка, с ноги на ногу. Смотрел всегда исподлобья, подозрительно оглядывая собеседника, будто не веря, что с ним говорят серьезно. Брился он от случая к случаю, потому от глаз до самой шеи оброс редкой рыжеватой щетиной.
Узнать его можно было издалека по костюму, который он носил неизменно и летом, и зимою. Одевался он необычайно пестро: фуфайка, замызганная до того, что нельзя узнать, из чего она сшита, брюки-галифе не то зеленого, не то защитного цвета, с черными леями; на ногах огромные туфли, из которых всегда торчали портянки, а на голове армейская пилотка с жирным пятном на самом верху.
С каждым новым днем от солидола, автола и машинного масла пятен на одежде становилось все больше. Рыбья чешуя всех цветов поблескивала на фуфайке и брюках. По всему этому сразу можно было догадаться, с какими материалами и продуктами имел дело Павел Дубовик, выполняя подсобные работы.
Особенность подсобных работ заключалась в том, что они могли возникнуть в любое время суток: к примеру, срочно подвезти горючее для автомашин, отправить рыбу или мясо в столовую, подбросить дров в пекарню. Тут был необходим человек, и таким человеком являлся Павел Дубовик, который в свободное время спал в дежурке конного двора, уткнув голову в войлок седелки. Спать он любил больше всего на свете, — где сел, там и заснул. Это о нем говорили, что на Яневском лесоучастке есть такой человек, который может выспаться даже на ходу.
Просыпался он не сразу: долго зевал, чесал лохматую голову, стонал, наконец поднимался и шел запрягать ленивую кобылу Машку, тоже выделенную для подсобных работ.
Павел Дубовик появился на Яневском лесоучастке больше года назад. Здесь он сразу, как говорится, впрягся в подсобные работы, был ими очень доволен и, кажется, больше ни о чем не думал. Он даже получил прозвище «подсобные работы», но не обижался за это.
Всю свою жизнь Павел Дубовик прожил в одном из местечек Западной Белоруссии. Оставшись сиротой с самого раннего детства, он сначала собирал подаяние, потом пас местечковое стадо. Невзирая на горемычную жизнь, он всегда был бодрым и веселым. Став взрослым, он решил заработать деньги и завести собственное хозяйство. Однако в условиях панской Польши это было невозможно. Единственная государственная работа, которая проводилась в уезде, — прокладка шоссейной дороги — оказалась ему недоступной. Для того чтобы поступить на работу, надо было «записаться в поляки» — принять католическую веру.
Тогда Дубовик стал понемногу зарабатывать, нанимаясь к местечковым богачам. Он колол и пилил дрова, ставил заборы, подметал дворы и улицы, носил воду, разметал снег. Брал за работу — что давали, а давали, конечно, немного. Иногда ему платили деньгами, а чаще работал за харчи и ночлег. Когда в местечке не находилось работы, он уходил в деревни: летом — на сенокос и жатву, осенью — на молотьбу.
Работая у разных хозяев, убедился, что каждый хочет дать как можно больше работы, а заплатить как можно меньше, и стал смотреть на людей подозрительно. Он убедился и в том, что, как бы ты хорошо ни выполнял работу, хозяину не угодишь. А самое главное — он пришел к выводу, что честным трудом не разбогатеешь. Все это привело к тому, что он разленился, опустился, научился подбирать все то, что плохо лежит, но делал это очень осторожно и ни разу не попался.
Так прожив почти полвека, он никогда не имел постоянной работы, не получил никакой специальности и знал цену копейке — жил всегда очень скромно.
