Затор на двадцатом - [56]

Анеля опомнилась только тогда, когда тело его судорожно вздрогнуло и вытянулось.

…Она не помнила дороги от страшного места до Антосевой хаты. Этот отрезок времени навсегда улетучился из ее памяти.

В хате Антося сидели за ужином милиционеры. Анеля не заметила их. Она сразу нашла глазами Антося и не успела сказать что-нибудь, как он шагнул ей навстречу:

— Что с тобой, Анеля? Откуда у тебя автомат?

— Антось, — проговорила она шепотом, — я его убила.

— Кого?

— Яся Кандыбу.

И, обессиленная событиями и впечатлениями дня, Анеля потеряла сознание и опустилась на руки Антося.

1955

НА ПЕРВЫЙ ВЗГЛЯД

Я живу возле большого озера. Оно, если хотите знать, не хуже Нарочи. А может, и лучше, потому что на Нарочи я был всего лишь раз, а свое вдоль и поперек исколесил. Когда едешь из нашего села в Молодечно, дорога целых четырнадцать километров вьется вдоль берега. Вот какое длинное наше озеро! Правда, оно не очень широкое — километра два, не больше, но разве это мало!

Приятно смотреть на наше озеро утром, когда восходит солнце и полощет свои лучи в его прозрачной воде. Вокруг тишина. Только изредка пролетят дикие утки, хлопая крыльями, или мелькнет над водою стриж, или застонет чайка. Тогда рыбаки возвращаются с уловом и к берегу одна за другой подплывают лодки.

А вечером озеро становится еще прекраснее. Гладкая, как стекло, вода стоит недвижимо, и в ней отражаются и темно-голубое небо, и облака, и первые звезды. И розовая вечерняя заря купается в нем, и, как в зеркало, глядится лес. А над лугами встает туман, и тогда кажется, что нет конца нашему озеру!

Вечером мы купаемся. Мы — это я и мой товарищ Гришка Наруть. Мы плаваем, ныряем, но не отплываем далеко от берега. Боязно. Я хоть и умею плавать, но остерегаюсь омутов.

До самой ночи над озером стоит шум и гомон. Одна за другой плывут лодки, байдарки, порою протарахтит моторка, и с каждой лодки льется песня или звучит гармонь.

А когда поднимается буря, особенно осенью, страшным становится наше озеро. Оно бурлит и бушует. Пенистые волны с глухим шумом бьются о берега. Тогда, кажется, на озеро и не смотрел бы — такое оно неприветливое и страшное.

Мой отец не рыбак, потому у нас нет лодки, а я очень люблю ловить рыбу удочкой. С берега, понятно, удить нельзя — какая там рыба! Потому я всегда хожу к Грише Нарутю. Он мой сосед, и у его отца есть лодка. Мы с Гришей берем удочки и отплываем от берега. Домой всегда возвращаемся с добычей. Бывало, что на живца и щуку ловили.

Хороший товарищ Гриша Наруть, но я хочу рассказать не о нем. У Гриши есть младший брат Миколка. Ему только шесть лет, но он такой подвижный, такой шалун, что его мы назвали Миколкой-вьюном. Мы с Гришей начинаем собираться на рыбалку, а Миколка уже вертится возле нас:

— Возьми-и-и-те меня-я-а…

И он начинает так ныть, что не хочешь, а возьмешь. Так мы и едем на озеро втроем: мы с Гришей рыбачить, а Миколка мешать нам. Вечно он вертится, раскачивает лодку, кричит, а то начнет песни распевать, потом устанет и уснет. Мы только того и ждем.

Кроме Гриши Нарутя у меня есть еще два соседа: Антось Лозовский и Левон Пашкевич. Оба по девять классов закончили. Они очень дружны между собой, всегда ходят вместе. С нами они, понятно, не дружат. Я только в пятый класс перешел, а они уже в десятый. Но Антося Лозовского мы любили и уважали. И не только мы — Антося все уважали, даже Миколка-вьюн. Да и как было его не уважать! Он такой сильный, красивый и приветливый. Волосы у него черные, кудрявые. Глаза ласковые, улыбчивые. Я никогда не видел его злым. Бывало, встретишь его на улице или около озера, он всегда первый окликнет:

— Здоров, Сашок! Иди, брат, сюда!

Приятно, когда ты со старшим поздороваешься и он тебе ответит, но еще приятнее, если старший сам, первый, с тобой поздоровается.

И я, понятно, не иду к Антосю, а просто лечу.

— Знаешь, Сашок, не в службу, а в дружбу: мать поручила мне отнести вот этот сверток Мариле Шестаковой, портнихе. Ты знаешь ее?

— Знаю!

— И где она живет, знаешь?

— Зна-аю!

— Вот и хорошо. Отнеси этот сверток и отдай. Скажи, что моя мать прислала. Тут, вероятно, нитки и пуговицы. Одним словом, отдай. Я и сам бы отнес, но мы договорились с Левоном на уток съездить.

Я уже дрожу от нетерпения, мне не устоять на месте. Я готов пулей лететь к той Мариле.

— Подожди, брат. Как войдешь в дом, поздоровайся, а будешь уходить, попрощайся, — объясняет мне Антось.

— Я и сам это знаю!

— Конечно, знаешь. А заторопишься — и забудешь. А надо быть культурным.

Я мчусь к Мариле Шестаковой. Это ничего, что она живет на другом конце села. Я и на конец света побежал бы, если бы меня Антось попросил.

Он часто зазывал меня и Гришу к себе во двор.

— Надо, ребятки, вот это полено распилить. Не в службу, а в дружбу. Одному никак не справиться.

Мы с Гришей беремся за пилу. Шах-шах-шах-шах! Идет работа! А Антось сидит на бревне и говорит:

— Хорошо пилите, ребята! Правильно делаете! Надо, братишки, привыкать к физическому труду. Человек, который не хочет и не любит работать, ничего не стоит. Это не человек, а тесто. Надо с детства приучать себя к трудностям — одним словом, закаляться. Кто из вас, например, может переплыть озеро? Никто! А я переплыву!