Затмить Земфиру - [5]

Итак, когда-то ему нравились девушки типа героини «Завтрака у Тиффани» (я, между прочим, обожаю актрису Одри Хепберн в этой роли из одноименного фильма). Внешняя их красота, по словам Кира, спорный предмет даже для безумно в них влюбленных. В том смысле, что вечером все эти девицы очаровашки, а утром им лучше по стеночке – и в ванную, прихорашиваться.

Любят красть по мелочи в универсамах. На ваши суровые замечания о неотвратимости наказания хихикают в ответ, причем с таким уверенным видом, будто их воровство – оплаченная самим же магазином рекламная акция.

Еще они готовы, к примеру, сбросив туфельки, бежать босиком по только что уложенному дымящемуся асфальту...

Этого не было ни в книге, ни в фильме, и метафору я не догнал:

– Они у тебя что, йогой все занимались?

Викулкин усмехнулся:

– Художественное преувеличение. Они обожают, когда адреналин в кровь.

– Сочинитель ты наш. Маркес.

Кир продолжил, не заметив моей иронии:

– На тусовках эти девицы наравне с мужиками пьют неразбавленный бурбон. В отличие от нашего брата длительное время не пьянеют, не говорят глупостей и не сквернословят. Вырубаются внезапно, но трогательно.

Утром у них жутко болит голова, они перерывают весь дом в поисках потерянной вчера косметички, считая эту пропажу началом конца света.

– Обычный похмельный синдром, – сочувственно заметил я.

– Да, но раздается телефонный звонок с очередным предложением потусоваться – и наш ангел опять на ногах.

– Не пойму, Кир, к чему ты клонишь? Если хочешь запараллелить с моей Маней – не про нее басня. Она тусоваться не любит. И виски не пьет, как ты заметил. Кстати, кто пойдет за...

Викулкин привычно тряхнул головой, побежал к бару и через три минуты вернулся с полными стаканами.

– Нажремся как свиньи.

– Ага, – согласился я. – Только все-таки к чему здесь мисс Голайтли?

– Суть в том, – Кир отхлебнул вискарь, – что я любил подобных этой мисс-кисе, пока одна такая егоза меня не бросила.

– Это кто? Я ее знаю?

– Вряд ли. Так вот, меня умиляли все ее выходки. Однажды, блин, она помочилась у Мавзолея...

– «Аполитично рассуждаешь, аполитично рассуждаешь, клянусь, честное слово!» – процитировал я со смехом.

– Ну, это ладно, дело прошлое. Суть такова: меня растрогала даже ее последняя выходка с этим нашим гребаным расставанием. «Клянусь, честное слово!» Более того, я почувствовал свою вину за происшедшее. Впрочем, в то время я после любой ссоры с женщиной чувствовал свою вину, даже если и прав был сто раз.

– Что ж ты у нас такой виноватый, братишка!

– Такова воспитательная сила романов типа «Завтрака у Тиффани», – если я обычно косел медленно, то Киру было достаточно одного глотка, – и всей, всей литературы! Писаки, борзописцы... Вот и у этого Капоте какова авторская позиция?

– Какова?

– Бросила пацана эта вертихвостка мисс Голайтли – и типа поделом ему!

– Да ну?

– Роман перечитай.

– Триста долларов, – хохотнул я с ненавязчивым намеком.

– Отдам. Но я еще не закончил. Запомни: твоей вины перед этой... Маней нет никакой. Я потом узнал, я у той моей сучки тридцатым был в списке! Прикинь? И она просто не имела больше времени со мной встречаться. Неделя ведь не резиновая. Супер, да?

– Супер. И что?

– А то, что, как только я об этом узнал, от ее подруги, – тут же мой комплекс хронической неправоты перед женщиной приказал долго жить. Тут же! И теперь я плевал на них с высокой колокольни, плевал!..

Напившись с Викулкиным в «Метелице», я решил больше не звонить Мане. И не потому, что меня сильно вдохновил спич Кира. У меня, как сейчас говорят, была своя мотивация (правда, не менее замороченная).

Где-то за месяц до нежданного воскрешения Ксюхи я еле избавился от милицейской вдовы. Впрочем, избавился не то слово – перегрыз зубами наручники. В миру ее звали Светик, и она действительно служила в милиции (насчет вдовы – это я придумал, просто от нее один за другим сбежали оба мужа-участковых). У нас было много общего в постели, но абсолютный диссонанс в духовном общении. Ну, скажем, как у следователя с подозреваемым, ушедшим в полную несознанку.

Так вот, Маню со Светкой, конечно, не сравнить, но, когда я в «Метелице» подумал о перспективах нашего романа, вдруг засеребрился перед глазами образ наручников. Если бы у меня имелся собственный психоаналитик, он бы, наверное, так это истолковал: «Типичная реакция матерого холостяка. Боязнь проблемных отношений».

Я же сформулировал для себя еще проще: кадрить «звезданутую» девушку – то же самое, что расследовать глухой висяк.

Однако на следующий день Маня позвонила сама. Шмыгая простуженно носом, сообщила, что ночью ее чуть не изнасиловал маньяк. «Чуть-чуть не считается», – подумал я, все еще досадуя на певунью за недавнее бегство. Но вслух, конечно, выразил живое участие:

– Как? Где это случилось?

Возле «Метелицы» Маня поймала машину. Ее повезли домой каким-то извилистым путем, незнакомым, несколько раз заруливали в тупик. Все это настораживало, но мало ли в Москве водил, страдающих топографическим кретинизмом.

Когда заехали на темную безмолвную стройку, уже было поздно как-то реагировать. «Вот что, – сказал шофер, осанистый крепыш с руками, изуродованными артритом, – сейчас я тебя изнасилую, а потом закопаю живьем в котловане. Идет?»