Затишье - [14]

Глаза у Кости разбежались. Он потерял в толпе Иконникова и Михеля, спрятался за колонну. Все пестрело, мерцало, плыло вокруг.

Городской голова Колпаков, носатый, кривоногий, толстый, борода веером, вел под руку миловидную маленькую жену. Глаза у нее отрешенные, под ними синеватые тени. А это сам губернатор. Губы его значительно поджаты, голова торчмя стоит в расшитом воротнике мундира. Вокруг мухами вьются фраки. Пароходчик Каменский, молодой, подвижный, теребит маленькую бородку, улыбается двум кружевным дамам. Возле шоколадного ресторатора Голованова возгласы, смех; ресторатор — известный остроумец. Бряцая шпорами, широко, властно проходит подполковник Комаров. Пальцы на руках его толстые, в рыжей шерсти. Костя вдруг увидел, как эти пальцы вертят мамино письмо; под кадык подкатила тошнота. Не надо было напрашиваться сюда!..

Дамы, дамы, дамы. Река кружев. Шуршит шелк, вылезают из него атлас плеч и грудей, желтый жир, медальоны, бархотки. Сколько возбужденных глаз, полуоткрытых губ. Костя крутит головой, ищет. Вот, вот полковник Нестеровский, скорее за ним!

— Господа, господа, — властно призывает дама, губами похожая на губернатора, — лот-терея, ло-терея, господа!

В зале грохот: через какую-то дверь из нее выносят стулья.

Нестеровский сворачивает за угол. В овальной комнате мужчины курят трубки и сигары. Лакей, развевая фалды, подлетает с бокалами на подносе.

— Нет, что там говорить, — восклицает историк Смышляев, — большие невзгоды для России оттого, что дети ее рано знакомятся с иностранными землями, не получив надлежащего понятия о своей и привычки любить ее.

— Чепуха, — возражает Нестеровский, сразу вступив в разговор. — Мы шарахались от Европы: «самобытные, издревле и прочее!» И лбом хотели прошибить английскую и французскую броню!

— Из Европы вся зараза ползет, — возопил какой-то гриб, стискивая кулачки. — Вот опять поляки манифестации затеяли. Думаете, не откликнется у нас? Подождите!..

Костя заметил побледневшее лицо Иконникова, усталые складки на лбу. Он не знал, что Смышляев минуту назад сообщил Александру Ивановичу: «Вот, ваши семинаристы пойманы с прокламациями. Напрасно не вняли моему совету. Бедные юноши. Быть преступником аб инкунабулис!..»[3]

А Иконникову нельзя было уходить, пока не покинул бала губернатор.

Он вышел из курительной комнаты, ища свежего воздуху, но пестрая толпа своим дыханием отравляла. Оставив какого-то вертлявого и прыщеватого хлыща, подлетела к Иконникову Ольга Колпакова, дернула обнаженным плечом:

— Пригласите меня кататься, Александр Иванович! По Каме, на тройках, а?

Она дурачилась, но последнее слово прозвучало так просительно, так беспомощно, что Иконников теперь куда внимательнее взглянул на нее.

Часто, слишком часто встречал он ее на улицах, в благотворительных концертах, которые устраивал до открытия библиотеки; он как-то не придавал особого значения тому, что дочка городского головы пришла к нему и сказала: «Вы и ваши семинаристы — самые веселые в Перми люди!», лишь согласился принимать от Колпаковой некоторые услуги, решив, однако, не допускать ее за кулисы библиотеки. Но истинных побуждений девицы Колпаковой так и не мог понять.

И теперь, занятый своими мыслями, он только удивился, заметив ее глаза, тихие, покорные; она прикусила губу, сердито засмеялась, неучтиво повернулась на каблуках.

Иконников тут же забыл о ней: ах, как дорого дал бы он за то, чтобы оказаться сейчас в своем кабинете, поразмыслить наедине со своей совестью…

Из залы грянул вальс. Наступая на чьи-то ноги, работая локтями, не помышляя о том, что сейчас могут его разоблачить и вывести, ринулся туда Бочаров. И увидел Наденьку. Чуть наклонив голову набок, полузакрыв глаза, она легко отдавалась воле высокого подтянутого армейского поручика. Поручик держал ее небрежно, умело. Костя едва не заплакал. Но его толкали, теснили к стене, спины загородили танцующих.

— Ага, вот вы где, — обрадовался подпоручик Михель. Он был слегка навеселе, глаза блестели. — Какова дочка вашего начальника! Богиня!.. Что с вами, Костя?

— Душно немного.

Вальс запутался в висюльках люстры, затих. Прямо к Косте и Михелю поручик сопровождал Наденьку. Она раскраснелась, под платьем подымались и опадали маленькие груди. Косте захотелось пасть перед нею на колени.

— Жорж, — сказал поручик, — куда ты пропал?

— Подавлял бунт бутылки шампанского. Разделял и властвовал, подражая тебе.

— Все язвишь! Кто это с тобой?

— Позвольте представить моего друга Константина Бочарова, — кивнул Михель Наденьке.

— Мы знакомы, — просто сказала она.

— Вот как?.. Поручик Стеновой! — по привычке щелкнул каблуками поручик.

— Мы зовем Стенового человеком с пальмовой ветвью, — засмеялся Михель. — Когда он появляется среди каннибалов, они обращаются в кротких овечек.

Снова загремел оркестр, поручик предложил Наденьке руку.

— Ликует буйный Рим, — сказал Михель с какой-то внезапной злостью.

глава пятая

Неужели Смышляев прав: слишком много взял на себя Иконников. Куда он толкает юношей, у которых звон своей крови заглушает залпы и колокола? Что там осторожность? Александр Иванович не устает о ней твердить, прокламации взывают к ней! Обо всем забывают семинаристы.