Затерянный мир. Отравленный пояс. Когда мир вскрикнул - [99]

– Мир раньше тоже был пуст, – сурово ответил Челленджер. – Люди появились здесь по законам, которые по сути своей находятся выше нашего понимания и нам неподвластны. Почему то же самое не может произойти еще раз?

– Дорогой мой Челленджер, неужели вы на самом деле в это верите?

– У меня, профессор Саммерли, нет привычки говорить вещи, которые я не имею в виду на самом деле. Ваше замечание неуместно. – С этими словами он выставил бороду вперед и вызывающе прищурился.

– Что ж, вы всю жизнь были упрямым догматиком, таким и умрете, – кисло отметил Саммерли.

– Вы же, сэр, всю жизнь были лишенным воображения обструкционистом[152], и теперь уже нет никакой надежды на то, что вы изменитесь.

– Но зато вас даже самые жестокие критики не смогут обвинить в нехватке воображения, – парировал Саммерли.

– Честное слово! – сказал лорд Джон. – Вы были бы не вы, если бы свой последний вдох кислорода не потратили на взаимные оскорбления. Какая вообще разница, вернутся ли люди на Землю или нет? Это уж точно случится не на нашем веку.

– Своим замечанием, сэр, вы демонстрируете чрезвычайную ограниченность взглядов, – сурово отрезал Челленджер. – Истинно научный ум не должны сдерживать временные и пространственные ограничения. Он выстраивает для себя наблюдательный пункт на границе настоящего, которая отделяет бесконечное прошлое от бесконечного будущего. Именно с этой надежной позиции он обращается к самым истокам или к окончанию всего сущего. Что же до смерти, то истинно научный ум умирает на своем посту, работая до последнего в нормальном, методичном режиме. Он полностью пренебрегает столь незначительным фактором как физическое увядание, точно так же как и любыми другими ограничениями материального плана. Я прав, профессор Саммерли?

– С определенными оговорками я мог бы с этим согласиться, – проворчал в ответ тот.

– Идеальный научный ум, – продолжал Челленджер, – причем я говорю об этом в третьем лице, чтобы не показаться слишком самодовольным, – так вот, идеальный научный ум способен найти точку абстрактного знания в промежутке между моментами, когда его владелец упадет с воздушного шара и приземлится. Люди именно с такой силой воли нужны, чтобы покорять природу и защищать научную истину.

– Сдается мне, что на этот раз верх возьмет все-таки природа, – сказал лорд Джон, глядя в окно. – Я читал передовые статьи о том, что вы, господа, контролируете ее, но она, тем не менее, всегда поступает по-своему.

– Это не более чем временное отступление, – убежденно заявил Челленджер. – Что значат несколько миллионов лет в масштабе вечности? Растительный мир, как вы видите, сумел выжить. Посмотрите на листья того платана. Птицы умерли, однако растение продолжает зеленеть. Из растительной жизни этого пруда и болота со временем выползут какие-нибудь микроскопические слизняки, пионеры огромной армии жизни, арьергардом которой сегодня являемся мы впятером. И после того как появятся простейшие формы животной жизни, последующий приход человека станет столь же очевидным, как и то, что из желудя неминуемо вырастет дуб. Прежний цикл повторится еще раз.

– А как же яд? – спросил я. – Разве он не убьет жизнь в самом зародыше?

– Яд может быть просто одним из слоев или пластов эфира, – ядовитый Гольфстрим посреди могущественного океана, по которому мы плывем во вселенной. Либо может выработаться устойчивость к нему, и жизнь приспособится к новым условиям. Один тот факт, что при сравнительно небольшом перенасыщении нашей крови кислородом мы можем противостоять воздействию яда, безусловно, является доказательством, что не потребуется серьезных перемен, чтобы животный мир смог выдержать это воздействие.

Дымившийся за деревьями дом загорелся. Мы видели, как высоко вверх поднимались языки пламени.

– Это все-таки довольно жутко, – пробормотал лорд Джон. Я еще никогда не видел его таким потрясенным.

– Ну, в конце концов, какая разница? – сказал я. – Мир мертв, и лучшие похороны для него – это, безусловно, кремация.

– Если загорится и этот дом, это укоротит нам жизнь.

– Я предусмотрел такую опасность, – сказал Челленджер, – и попросил мою супругу позаботиться о том, чтобы этого не произошло.

– Дом достаточно безопасен, дорогой. Но у меня в голове снова начинает сильно пульсировать кровь. Какой ужасный воздух!

– Мы должны освежить его, – сказал Челленджер, наклоняясь к баллону с кислородом.

– Он почти пустой, – сказал профессор. – Его хватило приблизительно на три с половиной часа. Сейчас почти восемь. Мы должны спокойно пережить ночь. По моим расчетам кислород должен закончиться завтра около девяти утра. Мы увидим восход солнца, которое на этот раз поднимется только для нас.

Он откупорил второй баллон и приоткрыл на полминуты окошко над дверью. Потом, когда воздух в комнате ощутимо улучшился, но наши симптомы обострились, мы снова закрыли его.

– Кстати, – сказал Челленджер, – человек живет не только за счет кислорода. Уже давно пора ужинать. Уверяю вас, джентльмены, что, когда я приглашал вас к себе домой, ожидая интересной встречи, я позаботился о том, чтобы мы ощутили великолепный вкус моих угощений. Как бы там ни было, мы должны делать то, что можем. Я уверен, что вы согласитесь со мной: было бы глупо расходовать наш кислород слишком быстро из-за зажженной керосинки. У меня есть небольшой запас холодного мяса, хлеба и маринованных овощей, что в сочетании с несколькими бутылками красного вина может сослужить нам хорошую службу. Спасибо тебе, моя дорогая, – ты, как всегда, устроила все наилучшим образом.