Затерянный мир. Отравленный пояс. Когда мир вскрикнул - [110]

В этом потоке, словно острова, возвышалась дюжина двухэтажных автобусов, пассажиры на крышах жались друг к другу или лежали другу у друга на коленях, будто детские игрушки. Полицейский крепкого телосложения стоял, прислонившись к фонарю, на островке безопасности в центре мостовой. Страж порядка выглядел так естественно, что сложно было даже представить, что он не живой. У его ног лежал одетый в лохмотья мальчишка, продававший газеты, которые теперь были разбросаны вокруг него. В этой толчее застрял и фургон с газетами, на борту которого мы могли прочесть последние новости – крупные черные буквы на желтом фоне: «События на стадионе „Лордз“[167]. Матч по крикету на первенство графства прерван». Должно быть, это было одно из ранних изданий, поскольку другие заголовки уже гласили: «Неужели это конец? Предупреждение великого ученого», «Справедливы ли предположения Челленджера? Зловещие слухи».

Челленджер указал своей супруге на этот последний плакат, возвышающийся над поверженной толпой, словно знамя. Я видел, как вздымается его грудь, как он качает головой, глядя на него. Профессору нравилась и льстила мысль о том, что Лондон умер с его именем на устах, а его слова запечатлелись в умах горожан. Его чувства были настолько очевидны, что это сразу же вызвало сардоническое замечание его коллеги.

– Вы в центре внимания до последнего, Челленджер, – заметил Саммерли.

– Похоже, это действительно так, – самодовольно ответил тот. – Что ж, – добавил он, глядя на множество расходящихся в разные стороны улиц, безмолвных и буквально захлебнувшихся смертью, – я действительно не вижу смысла в том, чтобы дольше оставаться в Лондоне. Думаю, следует сразу вернуться в Ротерфилд и обсудить, как с наибольшей пользой провести годы, которые нам еще предстоит прожить.

Из всех картин, отпечатавшихся в нашей памяти после посещения мертвого города, я бы хотел рассказать еще только об одной. Мы ненадолго заглянули в старую церковь Святой Марии, находившуюся как раз там, где мы оставили машину. Пробираясь по ступенькам между распростертыми телами, мы открыли двустворчатую дверь и вошли внутрь. Это было необыкновенное зрелище. Церковь была полностью забита стоящими на коленях людьми, их позы выражали мольбу и покорность. В последний момент ужаса, оказавшись лицом к лицу с реалиями жизни, теми жуткими реалиями, которые нависают над нами, пока мы гоняемся за призраками, испуганные люди ринулись в старые городские церкви, где на протяжении многих лет никогда не собиралось много прихожан. Люди жались так близко друг к другу, что едва могли стать на колени, а многие из них в лихорадочной спешке забыли снять головной убор; на кафедре над ними стоял молодой человек, одетый не как священник. Видимо, он обращался к ним как раз в тот момент, когда всех их постигла печальная участь. Теперь он лежал, словно Панч из уличного балагана[168], его голова и ослабшие руки свисали с края кафедры. Это был настоящий кошмар: серая, пыльная церковь, ряды умерших в мучениях людей, полумрак и тишина. Мы машинально ходили здесь на цыпочках и говорили шепотом.

И тогда вдруг мне в голову пришла одна мысль. За старинной купелью в углу церкви около двери была глубокая ниша для звонаря, в которой висели веревки от колоколов. Почему бы нам отсюда не подать сигнал о нашем существовании всем в Лондоне, кто еще мог оставаться в живых? Я подбежал к веревке и потянул за нее, но раскачать колокол оказалось на удивление сложно. Лорд Джон пришел мне на помощь.

– Черт возьми, молодой человек! – сказал он, снимая пиджак. – Вам в голову пришла чертовски удачная мысль. Дайте мне тоже взяться, и вместе мы его сдвинем.

Но колокол был таким тяжелым, что только когда к нам присоединились Саммерли и Челленджер, над нашими головами раздался гул и звон, засвидетельствовавшие, что колокол наконец заговорил. Далеко над Лондоном полетел наш дружеский призыв с надеждой найти выживших. От этого мощного металлического набата наши сердца наполнились радостью, и мы с еще бóльшим усердием взялись за работу. Мы поднимались вверх за веревкой, отрывая обе ноги от земли, затем все вместе тянули ее вниз. Челленджер, самый невысокий из нас, прилагал к этому все свои огромные силы, неуклюже двигаясь вверх и вниз и квакая при каждом рывке, словно гигантская лягушка. Это был как раз тот момент, когда художник мог бы написать картину о четырех искателях приключений, о товарищах, прошедших вместе через многие опасности и избранных судьбой для величайшего из всех испытаний.

Мы трудились так около получаса, капли пота текли по лицам, руки и спины болели от напряжения. Затем мы вышли на портик церкви, с надеждой вглядываясь в тихие, наводненные мертвыми телами улицы города. Но в ответ на наш призыв не последовало ни единого звука, ни единого движения.

– Все бесполезно, никого не осталось! – в сердцах воскликнул я.

– Больше мы ничего не сможем сделать, – сказала миссис Челленджер. – Бога ради, Джордж, давайте возвращаться в Ротерфилд. Еще один час в этом жутком, молчаливом городе сведет меня с ума.

Не сказав больше ни слова, мы снова сели в машину. Лорд Джон сдал назад и развернулся в южном направлении. Казалось, что для нас наступил финал и дописана последняя печальная страница. Кто бы мог предположить, что впереди нас ждет еще одна странная и удивительная глава.