Затерянный мир. Отравленный пояс. Когда мир вскрикнул - [108]

А затем эти трупы! Сначала от вида бесконечной вереницы вытянутых ухмыляющихся лиц нас бросало в дрожь. Впечатление сохранилось так отчетливо и остро, что перед моими глазами, как наяву, и сейчас стоит этот медленный спуск с вокзального холма, молодая нянечка с двумя малышами, старая лошадь, опустившаяся на колени между оглобель, извозчик, скрючившийся на козлах, и молодой человек, сидящий внутри экипажа и держащийся за ручку, словно готовясь выпрыгнуть. Чуть ниже один на другом, вповалку лежали шестеро жнецов, их руки переплелись, а мертвые, неподвижные взгляды были устремлены вверх, в сияющие небеса. Все это запечатлелось в моей памяти, как на фотографии. Но вскоре, благодаря милосердию природы, наши слишком напряженные нервы отказались на это реагировать и чувства притупились. Глубина окружающего нас ужаса затмила собой трагедию отдельных людей. Люди начали сливаться в группы, группы – в толпы, а толпы – во вселенское явление, которое воспринималось уже как неизбежная деталь любого пейзажа. Только иногда, когда наше внимание привлекали какие-то особенно жестокие или нелепые случаи, сознание вдруг снова рывком возвращалось к действительности, к личному и общечеловеческому значению всего происшедшего.

Страшнее всего было видеть смерть детей. Я помню, что это наполняло нас сильнейшим чувством невыносимой несправедливости. Мы с трудом сдерживали слезы, – а госпожа Челленджер и вовсе плакала, – когда, проезжая мимо большой школы, увидели длинную цепочку из крошечных тел, разбросанных по ведущей к ней дороге. Испуганные учителя отпустили детишек с уроков, и те торопились скорее добраться домой, когда действие яда настигло их. Многие люди застыли у открытых окон своих жилищ. В Танбридж-Уэллс[164] не было дома, из окна которого не выглядывало бы улыбающееся мертвое лицо. В последний момент нехватка воздуха, та самая необходимость в кислороде, которым мы одни смогли обеспечить себя, заставила их буквально подлетать к окнам. Люди, выбежавшие из своих домов без шляп и чепчиков, лежали и на обочинах дорог. Многие из них упали прямо на дорогу. Нам повезло, что лорд Джон оказался хорошим водителем, поскольку объезжать их было непросто. По городам и селам мы могли ехать только со скоростью пешехода, и один раз – насколько я помню, напротив школы в Танбридж-Уэллс – нам даже пришлось остановиться и отнести в сторону все тела, преграждавшие нам путь.

В моей памяти сохранилось несколько небольших, четких картин из длинной панорамы смерти на дорогах Суссекса и Кента. На одной из них запечатлелась большая, сверкающая машина возле гостиницы в деревне Саусбороу. Можно было догадаться, что в этой машине какая-то веселая компания возвращалась с вечеринки из Брайтона или из Истборна. В машине сидели три ярко одетые женщины, молодые и красивые, одна из них держала на руках пекинского спаниеля. С ними были мужчина щегольского вида в летах и молодой аристократ: в глазу его все еще был вставлен монокль, а сигарета, зажатая между пальцами одетой в перчатку руки, дотлела до совсем короткого окурка. Смерть, должно быть, застигла их внезапно, и они замерли, каждый на своем месте. Кроме пожилого мужчины, который в последний момент расстегнул воротник, стараясь вдохнуть, все они, наверное, спали. C одной стороны машины, у самой подножки, скрючившись, лежал официант. Рядом с его подносом были разбросаны осколки разбитых бокалов. С другой стороны двое бродяг в рваной одежде, мужчина и женщина, лежали там, где упали; мужчина по-прежнему протягивал свою длинную тощую руку, как будто продолжал просить милостыню, как делал это и при жизни. Всего лишь один миг превратил и аристократа, и официанта, и бродягу, и даже собаку в одинаково инертную и разлагающуюся протоплазму.

Помню я и еще одну потрясающую картину. Это было в нескольких милях от Севенокса[165] со стороны Лондона. Там слева находится большой монастырь, а напротив него – длинный зеленый склон. На этом склоне собралось множество школьников, в молитве опустившихся на колени. Перед ними в ряд стояли монахини, а выше на склоне – женщина, которую мы сочли за мать настоятельницу. В отличие от искателей удовольствий в машине, эти люди, кажется, были предупреждены об опасности. Они красиво умерли вместе, учителя и ученики, собравшиеся на свой последний урок.

Мой разум все еще потрясен этим ужасающим событием, и я понапрасну ищу слова, способные выразить и воспроизвести эмоции, которые мы переживали тогда. Возможно, лучше и мудрее было бы вовсе не пытаться сделать это, а просто излагать факты. Даже Саммерли и Челленджер оказались настолько подавлены, что мы не слышали ни звука от наших спутников на заднем сиденье, только время от времени всхлипывала дама. Что же до лорда Джона, он был слишком занят сложной дорогой, и у него не было ни времени, ни желания разговаривать. С изнурительным постоянством он повторял одну-единственную фразу, и она накрепко засела в моей голове и в какой-то момент чуть не вызвала у меня приступ истерического смеха. Эти слова воплотили в себе весь кошмар того рокового дня:

– Ну и дела! Ничего себе!