Затем - [37]

Именно под властью такого рода ощущений Дайскэ и размышлял о том, зачем, собственно, он появился на свет. Причины к тому были разные: то чисто философский интерес, то повышенная впечатлительность, то наконец скука, как, например, сегодня. И каждый раз он приходил к выводу, что на вопрос, зачем рождается человек, ответить невозможно. Во всяком случае, не ради достижения какой-то определённой цели. Цель появляется позднее. А предопределить её — всё равно что лишить человека свободы действий с рождения. Казалось бы, каждый сам должен выбирать себе цель, но это опять же невозможно, поскольку независимо от выбора уже одним своим существованием человек как бы заявляет всему миру о том, зачем он существует.

Основываясь на этом принципе, Дайскэ отождествлял цель с желанием. Гулять ради прогулки. Размышлять ради размышления. Гулять же или размышлять с какой-либо иной целью не что иное, как нравственное падение. То же самое можно сказать о любой деятельности. Использовать её как средство для достижения цели, непосредственно не связанной с самой деятельностью, значит собственными руками разрушить цель собственного существования.

Так Дайскэ и жил, считая главной целью исполнение каждого своего желания, когда бы оно ни возникло. Бывало, что у него появлялись сразу два желания, исключающие одно другое, и тогда цель, по мнению Дайскэ, теряла свою сущность. Словом, цель в представлении Дайскэ была лишённым цели желанием, и он считал это наиболее нравственным, поскольку никого не обманывал.

Придерживаясь, насколько возможно, этого своего принципа, Дайскэ порой возвращался к давным-давно решённым вопросам, для чего, скажем, он делает то или это. И, гуляя по кварталу Банте, он спросил себя, зачем, собственно, ему это нужно? В такие минуты Дайскэ обнаруживал у себя недостаток жизнеспособности и этим объяснял обуревавшие его сомнения. И вот такое своё состояние, когда у него пропадал всякий интерес к собственной цели, Дайскэ и называл скукой. Скука же, в свою очередь, влияла на логику, порождая путаницу в мыслях. Каким же словом, если не скукой, можно было определить состояние человека, который, задавшись вопросом «зачем?», переставал понимать, что причина, а что следствие.

Дайскэ захотелось встряхнуть собственную голову, когда, обхватив её руками, он сидел взаперти у себя в кабинете, — до того невыносимы были все эти нелепые сомнения, мучившие мыслителей всех времён и народов. Он обычно старался как можно быстрее от них избавиться. Но недостаток жизнеспособности, который он болезненно ощущал, мешал ему в достижении поставленной цели. Он чувствовал себя как путник, очутившийся один среди пустыни.

Дайскэ питал склонность к жизни утончённой и в то же время нравственно чистой. Когда-нибудь оба эти желания скрестят мечи, и без искр не обойдётся. Потому-то он и держал в узде стремление к благам жизни. Кабинет в японском стиле, без всяких излишеств и украшений. Даже порядочной картины, по словам Дайскэ, там не было. Единственное, что могло привлечь взгляд, это европейские книги в ярких переплётах, выстроенные на полках. Но Дайскэ сидел среди этих книг с отсутствующим видом, а потом, придя немного в себя, оглядел комнату, прикидывая, что бы в ней изменить и таким образом хоть чуточку взбодриться. Потом снова рассеянно уставился на стену. Наконец он пришёл к мысли, что есть только один способ вывести себя из этого поистине жалкого состояния, и едва слышно произнёс: «Надо увидеться с Митиё».

Он уже жалел, что не пошёл в ту сторону, куда ноги сами его несли, и подумал было прямо сейчас отправиться к Хираоке. Но в это время явился Тэрао, в новой соломенной шляпе и лёгком хаори. Жалуясь на жару, он то и дело вытирал красное потное лицо.

— Ты что это вдруг пожаловал? — не слишком дружелюбно встретил его Дайскэ. Впрочем, он всегда так разговаривал с Тэрао.

— По-моему, сейчас самое подходящее время для визитов. А ты опять спал? До чего же ленивы люди, которые могут не работать. Даже непонятно, для чего ты родился, — Тэрао без конца обмахивался шляпой, и, поскольку особой жары не было, выглядело это довольно забавно.

— Для чего бы я ни родился, тебе до этого нет никакого дела. Лучше скажи, зачем пришёл. Опять сейчас скажешь: «Всего на каких-нибудь десять дней»? Но денег я тебе не дам, не рассчитывай, — довольно бесцеремонно заявил Дайскэ.

Тэрао ничего не оставалось, как заметить:

— Вежливостью ты не отличаешься.

Но, судя по его виду, он не обиделся, не усмотрев в словах Дайскэ ничего для себя оскорбительного. Дайскэ так смотрел на Тэрао, словно перед ним был не человек, а стена.

Тем временем Тэрао вынул из кармана книжку в засаленной бумажной обложке.

— Это надо перевести, — сказал он.

Дайскэ продолжал молчать.

— Пусть ты не должен заботиться о куске хлеба, но зачем выказывать такое отвращение к работе? Спустись-ка с небес на землю, для меня это вопрос жизни и смерти, — сказал Тэрао, постукивая книжкой о спинку стула.

— Какой срок?

Тэрао пошелестел страницами.

— Две недели, — решительно заявил он, присовокупил: — Надо управиться, иначе с голоду помру.

— Завидная энергия, — не без иронии произнёс Дайскэ.