Застава - [12]

— Проголодался я, — поторопился Вицу закрепить за собой свою привилегию.

С торжествующим видом жена сунула ему под нос гусиное яйцо.

— Откуда это у тебя? — умышленно подивился Вицу, желая порадовать жену, вознаградить ее таким образом за внимание. — Откуда ты его достала? Они же такие дорогие!

— А тебе какое дело? Яишенку тебе сбитую зажарю, сытнее будет, — лукаво подмигнула ему жена.

Глядя на Вицу, с аппетитом уплетавшего приготовленную ею яичницу, Дорина искренне радовалась. «Вот так пусть она на меня смотрит, так хорошо, — думал Вицу, косясь на довольное лицо жены. — Так и я на нее смотрю, когда вожу ее в ресторан и она не умеет пить пиво из бутылки… или когда смеется в кино».

— А ты не зайдешь в дом? Хоть поздоровайся с ними, посиди минут пять, — просительным тоном сказала женщина.

— Да как же я так пойду?

— А кто тебе сказал, что так? — запротестовала женщина, желая показать ему, как хорошо она его знает. — У меня есть несколько яблок и постный сахар… Вот ты им и дашь, как от себя…

— Дай им сама, — спокойно сказал Вицу, желая дать понять жене, что именно так и надо.

Она так и застыла от удивления на месте, со сковородкой в руках.

— Не понимаю я тебя, не знаю, что ты хочешь сказать.

Вицу ее удивление рассмешило.

— А ты бы, Дорина, не дивилась. Не стояла бы на месте со сковородкой в руке… Не строила бы такого удивленного лица… Вот я тебе вечером все объясню что да как…

*

Когда брат его, по имени Лиликэ, вспоминал о нем и приносил ему бутыль вина, дядя Вицу устраивал в своей комнате с глинобитным полом настоящий «прием». Созывал друзей и соседей и, в числе их, обязательно, Цуцуляску и Тринадцатитысячника, чтобы и они поразвлеклись. Несмотря на то, что с деньгами было очень трудно, а продукты в это военное время нелегко было найти, это наименование приема в некоторой степени соответствовало их пирушкам. Ели на них и пили хорошо, несмотря на то, что после этого и пили хорошо, несмотря на то, что после них семья дяди Вицу по целым неделям питалась картофельной похлебкой.

Вицу как-то раз поссорился со своей женой из-за его «теорий»: она подала одному его приятелю с завода «Вия» блюдечко с вареньем и стакан холодной воды. Узнав об этом, дядя Вицу не на шутку рассердился. Варенье и холодная вода… Точь-в-точь как в доме у господина Греку.

Величайшей обидой для дяди Вицу было думать, что в доме у него произошло нечто, подобное тому, что происходит в домах у квартальной знати. В подобных случаях дядя Вицу прямо-таки свирепел.

Он весь побледнел от гнева.

— Ну, ну, рассказывай точно, как это было!

— Да ведь это же дело прошлое, — пыталась утихомирить его жена.

— Хочешь, чтоб я рассказывал, как это было? Да разве это я воду из колодца доставал? Я варенье подавал?

— Да что ж мне было делать: залезть в те деньги, что на шляпу отложены? — обиделась жена, видя его таким непримиримым.

— Надо было взять деньги, отложенные на шляпу! — закричал дядя Вицу, взбешенный тем, что ей это казалось невозможным. — Ну да, именно, эти деньги и надо было взять! — еще пуще кричал Вицу, сердясь на то, что Дорина считает неуместным то, что ему казалось именно самым естественным.

Но гнев у него всегда скоро переходил в печаль. А печали этой стыдилась его жена.

— Ты знаешь, что надо было мне ответить, чтобы доставить мне удовольствие?

Жена виновато слушала: опять она не сумела найти слов, которые бы понравились мужу.

— Вот что надо было мне сказать, — объяснил ей Вицу с тем оттенком грусти в голосе, который заставлял ее всегда чувствовать себя пристыженной: «Плакала твоя шляпа… к нам Силе пришел, и я потратила деньги. Ничего с них не осталось…» Вот как надо было мне ответить.

— Деньги, что на шляпу, Вицу?

— Да, Дорина, те самые деньги, что на шляпу.

*

Гости с трудом умещались в тесной комнатушке с глинобитным полом; набьются, бывало, и сидят каждый в своем углу — на постели, потому что там просторнее, а то и на табуретках, принесенных из дому, — у хозяина их было мало.

На «приемах» у дяди Вицу обычно много смеялись. Заправляла всем Рэдица, она из всех была самая веселая, самая шумная. Бывало, запоет рекламу камвольной фабрики «Доробанцул»:

Я грущу, грущу-тоскую,

Безутешно я горюю:

Мне сукна — хотя бы малость —

С «Доробанца» не досталось.

— А ну-ка, Рэдица, спой ту, про их любовь… Когда и они влюбляются…

— Какую такую? — притворялась, что не знает, Рэдица.

— Да ту… что ты пела и у Сонсонела.

— Да что ты, и они любиться умеют? — удивлялась Цуцуляска.

— У них тоже чувства, — смеялся дядя Вицу, в восторге от того, что такой вопрос задала именно Цуцуляска. — Есть и чувства, есть и свинья на зиму, есть все, что надобно.

— Где шляпа с вуалеткой? — требовал Тринадцатитысячник, который был как бы за режиссера.

— А вон там, на этажерке…

И Рэдица одевала старую шляпу с вуалеткой, которая им досталась от тетки Каролины, и румянилась помадкой для губ.

— Ты бы это, Рэдица, пофасонистей, — говорил отец, недовольный ее видом.

— Фасонистее этого не умею.

Она закатывала глаза и начинала петь:

Мы с тобой на Капри повстречались…

— А где Капри? — спросила Цуцуляска, требуя, чтобы ей ответили на месте.

Вопросы свои Цуцуляска всегда задавала крайне неожиданно и в самом повелительном тоне. И всегда требовала на них немедленного и ясного ответа.