Застава - [14]

— А если у них хороший муж, Рэдица, так какой он? — опять осмеливалась спросить Цуцуляска, зная, что Рэдица всегда ей охотно отвечает. Всем остальным вопрос казался странным; но женщина, очевидно, долго его обдумывала.

— В первую очередь, коана[8] Цуцуляска, он должен быть педантичным…

— А что такое педантичный? — спрашивала Цуцуляска, огорченная тем, что именно Рэдица начала так сложно.

— Погоди, погоди, — смеясь, успокаивала ее Рэдица. — Это значит, что человек всегда одет с иголочки, рубаха у него крахмальная, ну запонки там, галстук… Потом… он должен быть остроумным, то есть все время смеяться, как дурак. Не так чтобы рот до ушей, а пойдет, пошепчет что-нибудь, повертится вокруг одной дамы, вокруг другой и каждой что-нибудь скажет: «Сегодня вы выглядите чудесно, сударыня. Когда это вы успели так помолодеть?» И всякие такие штучки, над которыми мы смеемся. Затем он должен быть элегантным, держаться с достоинством… то есть как будто палку проглотил… — уточняла Рэдица, довольная тем, что нашла подходящее выражение. — Должен изящно склонять голову и целовать ручки дамам… Но прежде всего он должен иметь положение в обществе…

— Какое такое положение в обществе? — смеялась Цуцуляска, которой это выражение казалось очень забавным.

— Да, Цуцуляска, положение в обществе. Чему ты так удивляешься?

— Иначе говоря, Цуцуляска, — кротко поясняла Рэдица, — человек должен иметь свою фабрику, чтоб детки с голоду не умерли, многоквартирный дом — не спать же ему на улице… И чтоб его уважали…

— Чтобы он был человек с будущим, Цуцуляска! — почти выкрикивал дядя Вицу. — Чтобы имел перед собой всю жизнь!.. Иными словами, чтобы сам министр про него говорил: «Энергичный, способный молодой человек, назначим его префектом Романацкого уезда…»

— А семья? Семья-то не в счет? — выскакивал Тринадцатитысячник, которому не терпелось высказать свое мнение.

— Очень даже в счет, — соглашался с ним дядя Вицу. — Он должен быть человеком из хорошей семьи, а его папаша и мамаша должны были кого-то в свое время ограбить. Иначе говоря, чтоб не только он сам был подлецом, а и мамаша его и папаша тоже чтоб подлецами были… А ежели у него еще и дядюшка подлец, тем лучше…

— Вот черти! — вставляла Цуцуляска, удивленная и обрадованная тем, что хоть что-то поняла. Каждый раз, как ей удавалось что-нибудь понять, Цуцуляска принимала гордый и уверенный вид, спеша доказать и остальным, что она поняла. — И есть же женщины, которые без ума от таких?

— Есть и дуры, которые из-за таких кончают жизнь самоубийством, пресекают нить своей жизни в ранней юности, — объяснял ей дядя Вицу. — Когда они отдают себе отчет, что их больше не любят, жизнь теряет для них всякий смысл.

— Ишь ты! — восклицала Цуцуляска, глубоко возмущенная тем, что есть и такие женщины, которые кончают жизнь самоубийством из-за подобных мужчин.

В восторге от того, что она сердится, дядя Вицу еще пуще разжигал ее.

— Но стреляются-то они особыми, маленькими револьверами… сделанными специально для них.

Когда приходил черед Тринадцатитысячника, он говорил о немецких сводках, неизменно объявлявших, что «войска отступают на заранее установленные позиции».

— Они люди толковые. Пока не установят позиции, так и не отступают.

И Тринадцатитысячник рассказывал, как он представляет себе приблизительно такую сцену с фронта:

— Вот приходит, значит, фельдмаршал и говорит: «Видите этот участок на юго-западе? Вот сюда мы и будем драпать. Чтобы вы как-нибудь в другом направлении не тикали».

— Участок на юго-западе… — повторял дядя Вицу. — Участок, говоришь… Молодец ты, Тринадцатитысячник, честное слово, серьезным человеком становишься… Так значит, участок, а?

Цуцуляска поднималась, чтобы открыть окно. В комнате было страшно накурено, и она не переносила табачного дыма. Как-то раз, вставая со стула, она задела локтем стоявший перед ней стакан, который упал на пол и разбился вдребезги. Фэника, забравшийся в дальний уголок кровати, от удивления и испуга громко вскрикнул.

— Хрустальный стакан. От тетушки Каролины!

Дядю Вицу восклицание мальчика рассердило; он так сурово посмотрел на него, что Фэника мгновенно умолк.

«Тоже нашел, чему дивиться, бездельник, будто не видел битых стаканов. Ишь подскочил, словно дом загорелся… Подумаешь: хрустальный стакан от тети Каролины!»

Дядя Вицу как-то присутствовал при подобном происшествии в доме у господина аптекаря. Там тоже разбился хрустальный стакан. И ему от этой сцены тошно стало. Хозяйка плакала от огорчения: «Папин подарок! Единственное воспоминание, которое у меня еще от него осталось. Бедный папа, что он скажет там у себя, в могиле?»

В ужасе при мысли, что подобная сцена могла произойти у него в доме, он презрительно смотрел на Фэнику. Потом спокойно, но решительно сказал, чтобы пресечь всякие разговоры:

— Да ну их к черту, эти черепки!

Испуганный, удивленный возглас мальчика: «Хрустальный стакан от тети Каролины!» все время преследовал его. Это нарушало его душевное спокойствие. Он то и дело оборачивался к Фэнике и грозно смотрел на него. «Ишь, чертенок, какие глаза открыл!.. Стакан от тети Каролины… Что ему только в голову пришло? Я и забыл, что стакан от Каролины, а он, бездельник этакий, еще помнит. Стакан от тети Каролины! Что он помнит… И чего он кричал, как зарезанный? Дурак, да и только!»