Заслон - [71]

Пепеляев поднял обе руки ладонями вперед, будто защищаясь:

— Дон, я рассчитывал на вашу поддержку, по вы все воспринимаете в таком гротесковом плане.

Беркутов вскочил и щелкнул каблуками:

— Прошу прощения, если я позволил себе забыться. Не я так воспринимаю, мой генерал; так все обстоит на самом деле. Идти на поклон к большевикам?! Жрать, извините, с ними японские туки и строить «новую Россию»?! — Он расхохотался: — Я бы пошел к ним! Клянусь, я бы пошел… с единой мыслью заложить, куда следует, бикфордов шнур, и пускай летит все в тартарары!..

Пепеляев подавленно молчал. Донат взял с журнального столика толстенький томик в сиреневом переплете.

— О, мой любимый Анри де Репье! — он перелистнул несколько страниц:

Вся наша жизнь — лишь горсть

Песчинок золоченых,

На время взятая

У вечных берегов…

Беркутов захлопнул книгу и поднялся.

— Нет, чечевичной похлебкой им нас с вами, познавших тончайшие наслаждения ума и чувств, не прельстить! Думали ли вы когда-нибудь, ваше превосходительство, о Якутии? — спросил он без перехода. — Это же блаженная страна: оттуда большевикам можно и солить и перчить! Мой совет: подумайте об этом.

Беспечно напевая себе под нос, он спускался по широким ступеням ярко освещенного подъезда и вдруг, завидев темную фигуру, отделившуюся от круглой тумбы для наклейки афиш, метнулся обратно.

— А ты, оказывается, не из храбрых, — раздался насмешливый голос Городецкого. — Снова под генеральское крылышко, дарлинг?!

Беркутов презрительно свистнул и сбежал на панель.

— Просто я тебя не узнал, Игорь! А для рыцарей темной ночи я имею в кармане вот это! — Смеясь, он показал свою правую руку, на полусогнутых пальцах которой темнели какие-то странные шипы. — Стальная перчатка, видишь? Вряд ли кому захочется отведать этого всерьез! А у тебя что за маскарад? В шинели… И выглядишь ты, братец, как… взъерошенный воробей.

— Пусть… — Городецкий тоже засмеялся: — Не гулял с кистенем я в дремучем лесу, а был… Угадай, что это?

Улица была пустынна и темна. Беркутов лениво уронил:

— У меня не кошачьи глаза. Какая-то Дульцинея Харбинская назначает тебе рандеву? А я и не предполагал, что вопросы любви могут здесь решаться при помощи бумажных цидулок и без звонкой монеты. Впрочем, тот, кто красив, как Нарцисс…

— Ладно, ладно, старый циник, ты прекрасно узрел, что это пароходный билет! Слава аллаху, уж завтра-то «Чайна» увезет наконец меня от этих гнусных берегов и навсегда избавит от твоих пошлых острот.

— Опять проклятая «Чайна»! Ты, Игорь, бредишь, или я ослышался?

Сырой, вязкий сунгарийский ветер расхлестывал полы шинели Городецкого. Он зябко передернул плечами и поднял воротник.

— Нет, ты не ослышался, хотя я, кажется, схватил здесь желтую лихорадку или инфлюэнцу. Скажи, Донат, это бывает летом?

— Бывает, все бывает! — с наигранным смехом хлопнул его по плечу Беркутов. — Ясно, как апельсин, со здоровой головой никто не сунется в большевистскую петлю!

Некоторое время они молча шагали длинным и узким переулком. Донат обдумывал услышанное, потом, слегка коснувшись руки Городецкого, сказал тоном, не допускающим возражений:

— Агенты Гиринского бюро задержат тебя при посадке. Сдай билет, пока не поздно, Игорек, иначе плакали твои денежки, а их у тебя не так-то уж много.

— Гиринское бюро — чепуха! Мы ведь здесь не приписаны, — напомнил Городецкий.

Низкие, кособокие домишки кончились. Потянуло болотной сыростью. Где-то совсем близко плескалась вода. Темные деревья простирали к ним обломанные ветви.

— Фу, дьявол! — Донат круто остановился. — Куда это мы забрели в своем дурацком споре? Слушай, Игорь, в последний раз предупреждаю: выбрось эту дурь из головы. Давай поскорее выгребать к городу. Поужинаем где-нибудь — и в постели.

И вот тут-то, в этом страшном, незнакомом месте, между ними и разгорелся костер взаимной ненависти и вражды, искра которого начала тлеть еще в поезде и была только на время притушена желтыми ручками капитана.

Беркутов вернулся в гостиницу, где занимал номер вместе с Городецким, в исходе двенадцатого ночи. Смуглое лицо его, с обтянутыми скулами, казалось усталым и постаревшим. На высоких сапогах желтел такой толстый слой пыли, будто он исходил весь город и часть округи в придачу. В квадратном холле, заставленном широкими и низкими креслами, было тихо. Спрятавшись за высокую конторку, тощий портье клевал носом, то и дело вскидывая узкие петли век. Завидев офицера, он вскочил, изогнулся и, угодливо осклабившись, протянул ему номерной ключ.

— Разве офицер еще не вернулся? — спросил Беркутов хрипловато и удивленно. — Странно… — протянул он, вертя на пальце ключ, — очень странно!

— Его молодой… туда-сюда ходи, барышня мала-мала провожай, — осторожно, страшась быть назойливым, высказал свои соображения портье.

— Барышня? Да, возможно. Вполне возможно… Когда мой друг придет, скажи, чтобы он там потише. И утром чтобы меня не будил. Понял?

— Поняла, капитана, ошень поняла. Моя скажу, капитана.

Тяжело передвигая ноги, Беркутов поднялся по широкой, устланной ковровой дорожкой лестнице на второй этаж. Его сопровождал китайчонок-бойка.

— Да, вот что, Мик… — Беркутов шагнул к нему и пытливо поглядел в глаза. — Когда придет тот, другой офицер, сними ему сапоги в коридоре. Скажи, я так велел. Скажешь?