Защитник 80-го уровня - [60]

Но настоящая бомба взорвалась, когда в судебное заседание был доставлен этапированный из колонии заместитель министра Н-в, напомню, уже осужденный за получение взяток, в том числе от Х-ва. Зал услышал такие – уже свидетельские – показания:

– Деньги получал от одного, второго… пятого. Оговорил Х-ва.

Обвинение во взяточничестве рассыпалось. А с приписками было еще интересней. Подсудимые – завпунктами и классификаторы – обличали Х-ва в том, что он не оформлял недостачу на завод, а заставлял выезжать на «ватные» фабрики договариваться за взятки принимать отходы вместо волокна. Х-в такие показания не опровергал, но утверждал, что предлагал самим работникам заготпунктов искать фабрики, согласные, разумеется не безвозмездно, прикрыть приписки, и не ведал, кому и какие взятки передавались.

Меня же поразила неподдельная обида, звучавшая в голосе фигурантов. И я заинтересовался казавшимся немыслимым сюжетом о нанесении побоев секретарю райкома, навел справки и, представьте себе, получил подтверждение подлинности произошедшего. Вызванный по моему ходатайству в качестве свидетеля партийный деятель, непонятно как избежавший уголовной ответственности за участие в приписках, с возмущением поведал о непотребных словах в свой адрес и рукоприкладстве со стороны Х-ва.

Я лишний раз убедился в том, как тоталитарная власть может безжалостно уродовать психологию людей, менять – пусть на время – их представления о добре и зле: оказывается, не зазорно заниматься обманом и преступным обогащением и при этом искренне порицать тех, кто пытается противостоять беззаконию.

Сформированная в ходе судебного следствия доказательственная база позволила мне уверенно чувствовать себя в прениях. Вопреки тому, что я находился в коллизии с коллегами, все они занимали позицию, разработанную мной в процессе Минхлопкопрома: идти на преступления заставила сложившаяся ситуация. Хорошо помню фразу, с которой начал свою речь в прениях:

– Мои товарищи по защите говорили о том, что по вине власти создались условия, при которых хлопковикам нельзя было не приписывать и не брать, а затем распределять незаработанные деньги. Это правда, горькая правда.

Затем сделал паузу и продолжил:

– Но это не вся правда! Всегда, даже в самых тяжелейших, подчас невыносимых условиях находятся люди, имеющие мужество противостоять насилию и злу.

Х-в получил ожидаемый обвинительный приговор. Суд признал его виновным в даче взяток Н-ву – фактически по преюдиции – и в организации дачи взяток директорам «ватных» фабрик и отмерил восемь с половиной лет лишения свободы. Прокурор просил 14, так что смягчение было налицо. Ш-в же получил 15 – это не воспринималось как «по полной», поскольку опасались смертной казни. Но сроки уже не имели большого значения.

В 1991 г., сразу же после распада СССР, все осужденные по «хлопковому делу» были амнистированы новой узбекской властью, а рядовые хлопковики еще раньше – по сути было признано, что они находились в ситуации крайней необходимости, исключающей уголовную ответственность.

Вдогонку попытаюсь объяснить, как мог человек в восточной республике противостоять кампании, проводимой партийно-государственным левиафаном. Для себя я решил, что Х-в посчитал происходящее вызовом чувству собственного достоинства и угрозой своему детищу – Джизакскому хлопкозаводу. Все как один отмечали гордый и независимый нрав моего подзащитного. Он также считался лучшим директором отрасли. Все новые технологии по переработке хлопка прежде, чем начать внедряться, апробировались на Джизакском хлопкозаводе; там отмечалось и самое высокое качество волокна. У меня нет сомнений в том, что приписки в хлопкоочистительной промышленности существовали всегда. Но они совершались дозированно, при необходимости незначительно скорректировать план (спущенный сверху) и точечно по инициативе самих директоров.

В начале приписочного разгула Х-в какое-то время находил резервы для маневра, и лишь когда масштаб приписок стал зашкаливать и уничтожать достижения родного завода, возмутился и попытался отвести от него удар, в частности, перевести стрелки на российские «ватные» фабрики. И, безусловно, ощущал поддержку сверху – он слыл любимцем Председателя Совета министров Узбекской ССР Н. Худайбердыева, которого я защищал спустя два года в Верховном суде СССР, о чем расскажу в отдельной главке. Освободившись, Х-в вернулся на прежнюю должность и, по последней информации, продолжает трудиться в качестве директора Джизакского хлопкозавода. Наверно, увеличилось и его семейство – на момент ареста у него было восемь детей.

Как я стал источником права

Не успел закончиться Джизакский процесс, как из солнечной Бухары раздался крик о помощи. Оказывается, моего Б-ва, осужденного по делу Минхлопкопрома за дачу взяток к минимально возможным семи годам, этапировали в Узбекистан и намереваются судить повторно, вменяя выданные им 2,5 млн в качестве приписок и хищений. Я посчитал себя обязанным продолжить его защиту и принял поручение.

У меня не было сомнений – директора Бухарского хлопкозавода узбекские власти готовят к высшей мере, чтобы сделать уроком для тех взяткодателей, которые размышляют, не явиться ли добровольно с припрятанными деньгами и показаниями на партийных бонз.