Защитник 80-го уровня - [58]

По счастью, так считал не я один. Процесс свел меня с Евгением Бару, защитником одного из заместителей министра. У Жени, с которым мы подружились, великолепные профессиональные мозги, позже в тандеме успешно провели с ним защиту по двум сложным делам. Мы оба поняли, что предъявление министру помимо взяток еще приписок означает, что ему готовят смертную казнь. А отсчет наказаний другим подсудимым начнется с самого сурового первому фигуранту.

Поэтому, убеждали мы с Женей других коллег, все должны немножко защищать министра. Но сделать это можно было лишь одним путем: обличить действительных организаторов приписок – партийное руководство республики во главе со скончавшимся к моменту процесса Шарафом Рашидовым. «Слишком смело, грозит неприятностями, вплоть до вылета из адвокатуры», – услышали в ответ. И следовало согласиться, это не было проявлением малодушия. Хотя – отдам должное главе следственной группы, одному из лучших «важняков» Прокуратуры СССР, Владимиру Колесниченко – в преамбуле обвинительного заключения говорилось о сложившейся в Узбекской ССР государственной системе приписок, виновницей их партийная власть республики впрямую там не называлась. Высокопоставленные партийные руководители были на тот момент еще неприкосновенными – отмашку на привлечение к уголовной ответственности секретарей ЦК КП Узбекистана Кремль дал позже. Замахиваться на «ум, честь и совесть нашей эпохи» означало идти на серьезный риск. Еще свежа была память о судьбе защитников диссидентов на процессах 1970-х гг. Софьи Каллистратовой, Дины Каминской и Бориса Золотухина, исключенных из адвокатуры.

Не было лишено оснований и другое соображение коллег: критика объективных условий снизит значение раскаяния.

Я задумался. К решению подтолкнул иной резон: некоторые адвокаты в целях уменьшения вины своих подзащитных стали раздувать коллизию – переводить стрелки на взяткодателей – работников низового звена отрасли, которых в нашем процессе представлял Б-в. Это они непосредственно совершали приписки и хищения, это они становились обладателями несметных богатств, и это от них шла инициатива взяток. Такие доводы требовали ответа.

Хорошо помню ключевую фразу своей защитительной речи – тщательно ее обдумывал: «Главное преступление было совершено не в Узбекистане. Оно было совершено здесь, в Москве, на XXV съезде КПСС, когда бывший руководитель республики брал нереальные обязательства». Глаза у судьи и двух народных заседателей округлились. Но я не был прерван. Повезло: председательствовал в процессе один из самых просвещенных судей страны – заместитель Председателя Верховного суда СССР Роберт Тихомирнов. А то не избежать бы пререканий. Продолжал говорить о созданном по вине верховной партийной власти республики театре хозяйственного абсурда; призывал суд не дать загипнотизировать себя порожденными этим экономическим зазеркальем колоссальными суммами хищений и взяток; оппонировал прокурору, обличавшему подсудимых в корыстолюбии, стяжательстве и карьеризме, привлек внимание к тому, что на скамье подсудимых все руководители Минхлопкопрома – разные по возрасту, характеру, воспитанию, жизненному пути и культуре люди; указал на сотни уголовных дел, возбужденных в Узбекистане, и подытожил:

«Мы имеем дело с массовым явлением, а материалистическое учение гласит: причины массовых явлений находятся не внутри людей, а в объективных условиях их бытия». Подвел к конечному выводу: для работников хлопкозаводов создалась ситуация крайней необходимости, освобождающая от уголовной ответственности, когда отказ совершать приписки и принимать за них деньги был сопряжен с реальной опасностью расправы со стороны власти, понуждавшей к преступлениям. Такую линию защиты стали проводить адвокаты на последующих процессах хлопковиков.

Речь моя тогда прогремела в нешироких юридических и журналистских кругах – ловил восторженные взгляды присутствовавших на процессе газетчиков и общественников, жали руки адвокаты.

Приговор по делу был контрастным. Министра Усманова приговорили к смертной казни. В интернете столкнулся с рядом публикаций, где сообщается, что впоследствии смертная казнь была заменена на 15 лет лишения свободы. Неправда. Усманов был расстрелян. И быстро. Запомните дату – 20 января 1987 г. Это дата расстрела последнего осужденного за экономическое преступление.

Убежден, приговор Усманову выносился не в Верховном суде – в Кремле. В июле 1986 г. сверху уже было произнесено слово «перестройка», но куда и как перестраиваться, четкого представления не было: началось ведь с антиалкогольной кампании, борьбы с нетрудовыми доходами и госприемки, о гласности заявлено было только на январском 1987 г. Пленуме ЦК КПСС. Перемена курса происходила при сопротивлении консервативных сил в руководстве страны. Многие хотели сохранить систему в неприкосновенности, увести партийное руководство от ответственности за экономический развал страны и коррупцию. Сопоставьте две даты: 20 января – расстрел Усманова, 27 января – Пленум ЦК. Не могу избавиться от ощущения, что торопились спрятать концы – избавиться от того, кого решили сделать крайним в системном разгуле приписок.