Защитник 80-го уровня - [37]

«Истец самостоятельно не в состоянии разобраться, что же в действительности о нем сказано. Поэтому, оспаривая неправедность своих притязаний, пытается внушить суду, что тот без помощи специалиста по русскому языку также не сможет уразуметь смысл адресованных широкой аудитории слов». Суды, как правило, отказывались включать в дело заключения нанятых истцом лингвистов. Официально такие решения мотивировались тем, что по закону экспертизу назначает суд, а не стороны. Но внутренне судьи, как признался мне один из них, соглашались со мной и воспринимали заявление подобных ходатайств как неуважение к себе.

Помогла такая критика обращения к экспертам-лингвистам и в нашумевшем уголовном деле по обвинению председателя Совета правозащитного центра «Мемориал» Олега Орлова в клевете на главу Чеченской республики Рамзана Кадырова, завершившемся оправдательным приговором.

Но, пожалуй, в наиболее неприглядном виде оказался перед судом в связи с попыткой прикрыть заключениями специалистов собственную несостоятельную правовую позицию, представьте себе, такой субъект, как Министерство юстиции. В 2013 г. Закон о некоммерческих организациях пополнился нормой об иностранных агентах. Очевидно неконституционной, поскольку в нарушение базового принципа правовой определенности закона в ней никак не раскрывалось понятие политической деятельности. Намеренно, так как она имела назначение поставить позорящее клеймо на не угодных власти правозащитных организациях, получающих в числе прочих пожертвований международные гранты. Вознамерился Минюст признать иностранным агентом и общероссийское движение «За права человека». К радости властных гонителей свободы мнений сыскалась у него одна тысчонка долларов, переведенная каким-то зарубежным благотворителем. «Политическую деятельность» нашли в двух интервью, где говорилось о непорядках в исправительно-трудовых колониях и предлагались меры по улучшению законодательства и деятельности лагерной администрации. Притянули к делу экспертов – психолингвиста и политолога. Опираясь на их невнятные, вымученные очевидным чиновничьим заказом заключения, Минюст предложил правозащитной организации объявить себя иностранным агентом, а за полученный отказ добился наложения на нее штрафа. Я включился в дело при обжаловании решения Минюста в районном суде. Не Басманном-Замоскворецком. Что не имело значения. По политическим делам правосудие в любом суде становится «басманным». Да и времена по сравнению с 1996 г., когда защищал Новодворскую, изменились – управляемость судов федеральной исполнительной властью стала абсолютной.

Оттого-то требуемого правосудного решения не получил. Но высмеять процессуального противника и высветить сервильность судебной системы очень даже получилось. Сказал я примерно следующее:

– Принцип правовой определенности считается базовым мерилом законности в стране. Норма должна быть сформулирована так, чтобы правоприменители – граждане, разного рода их объединения, государственные органы – могли ее понимать, предвидеть последствия своих действий, сделать свое поведение предсказуемым. Основной правоприменитель в нашем деле – Министерство юстиции в лице своих представителей. Там юрист на юристе сидит и юристом погоняет. И вот эта главная обитель права страны заявляет, что не в состоянии понять, является ли опубликование текстов интервью политической деятельностью или нет, и зовет себе в помощь каких-то специалистов. При таких обстоятельствах предъявлять общественной организации требование самой определить характер своей не ясной для Минюста деятельности и назвать себя иностранным агентом – верх цинизма и надругательства над законностью.

Две сотрудницы Минюста были огорошены такой аргументацией и залепетали в ответ: разумеется, сами не сомневались, что здесь политика, а специалистов пригласили, дабы лишний раз убедиться в том, в чем и так были уверены.

– Мой вопрос: зачем тогда ссылались на заключения как на единственные доказательства своей позиции? – завершил экзекуцию.

Вид у чиновниц был бледный – в общественном мнении и прессе процесс был выигран. Ну, а суд признал моего доверителя очередным, то ли 50-м, то ли 60-м, иностранным агентом. Глазами со мной судья старалась не встречаться. И ей это хорошо удалось. Не скрою: порадовался, что пробил свою точку зрения в научной среде, достучался до Уполномоченного по правам человека. Приятно было читать о том – со ссылкой на мою находку, – что обвинение в случаях, когда только специалист может сказать, совершено преступление или нет, а сам подсудимый на момент деяния принципиально не мог этого определить, – юридический нонсенс. Например, Максим Кронгауз в своем великолепном бестселлере «Русский язык на грани нервного срыва» счел необходимым назвать одну из глав «Осторожно: лингвистическая экспертиза!», где, в частности, заметил: «Если для того, чтобы увидеть в некой фразе призыв к насилию, нужен высококвалифицированный специалист, то это уже не призыв к насилию».

Что касается судебной практики, то в ней подмена юриста специалистом-лингвистом (политологом, культурологом и т. д.) в делах об экстремизме и разжигании вражды по-прежнему не редкость. Ситуация может измениться, когда в стране появится действительно независимая судебная власть. А когда она появится?