Защита - [28]

– Возьмите современный роман об учёных, – гремел, не слушая, Левкович, – герои выглядят кретинами. Не верю им. И говорят плоско, и ходят по-крабьи, как будто у них и в самом деле один бок.

– Легко вам критиковать и брать в качестве образцов Толстого и Хемингуэя. Вы же отчёты вашей кафедры с Эйнштейном не сравниваете…

«Вмешаться неуместно, – решил Мокашов, – а Невмывако смотрит завороженно. Ему-то что?»

Теперь Мокашову хотелось радоваться и утешить всех. От слов Левковича он сделался пьян и счастлив. «Левкович пригласил его, и это кое-что значит!»

Он успокаивал Невмывако и Пальцева, хотя Пальцев повторял:

– Левкович впал в маразм. Это наступает рано или поздно. Не понимает, видите ли, что плохо и что хорошо!

– Палец, не кричи, – уговаривал Мокашов. – Веди себя спокойно. Диодор Диалектик умер во время спора, не в силах опровергнуть аргумент.

– Да я…

– Ты вот уйдёшь и выспишься, и у тебя всё войдёт в норму, а завтра у нас на кафедре – раздача слонов.

«Ещё не вечер, – думал Невмывако, – пока не вышло с кафедрой, и выйдет в другой раз. Не к спеху. Решайте свои проблемы. Мы подождём».

8

Всё далее совершалось в полном тумане.

– Не принимайте, Дим Димыч, защиту близко к сердцу, – убеждал Мокашов Протопопова. – Всё это мелочи. Всего лишь шаг, а что может значить отдельный шаг на длинном пути? Пусть даже этот шаг не совсем удачен, неверен и сделан не туда. Что толку замечать, с какой ноги вы встали поутру? Развивайте кафедру, у неё великие задачи. Ещё скажу вам, что пришло время коллективных работ и коллективно готовить не только диссертации. А собрать команду вам сам бог велел…

– У вас для всех готовый совет, – сопротивлялся Протопопов.

9

– Теперь к шефу не подступишься. Теплицкий его накручивает. Думаешь, он еврей?

– Не знаю, не думаю.

– Слиплись, как обоеполые устрицы. И смеётся он отвратительно, хотя смех – необыкновенная субстанция. Присущ разуму и возникает на ранней стадии. Улыбка у новорождённого появляется на втором месяце. Кирилл, а ты еврей?

– Наполовину, по матери, но я еврей-антисемит.

– Такое – хуже некуда. А как считаешь, евреев зажимают?

– Вот академики – сплошь евреи. Они умны. Ты допускаешь, – спрашивал Кирилл, – что умный должен выше стоять?

– Это тривиально.

– Отвечай: да или нет.

– Да. Любой начальник, например…

– Тогда евреям занимать все высокие посты.

– Не думаю. Скажем, приходит кто-то к тебе в дом и навязывает свои порядки, а ты указываешь на дверь.

– Нет, ты представь крайность – станут рождаться идиоты: от шума, медикаментов, ядерных взрывов, например, или от водки. И мир постепенно выродится. Имеют они право на жизнь или при рождении их в пропасть бросать, как в Спарте?

– Хилых бросали.

– Не в этом дело. Да или нет?

– Станут идиотов бросать и задумаются: а полуидиотов, а дефективных на четверть? Это же чистый фашизм!

– Извечный спор насчёт отбора, – сказал Семёнов. – Нужен ли отбор? А сколько наций вымерло, а другие выжили без отбора.

– Всё-таки обидно: априори начальник умней.

– Но в природе это факт. Существуют рабочие муравьи и пчёлы, и варягов не зря приглашали в князья.

– Нужно исходить, увы, из одной основы: человек – всего лишь в исходном зерно, и может вырасти в кого угодно.

– Это школьникам твердят о космонавтах, только они чаще становятся парикмахерами и водопроводчиками.

– А по-моему, дело не в уме, а в том, кто кого сумеет обскакать.

– Я вижу, питьё кончается.

– Так рядом бар, – сказал Кирилл. – Я на разведку схожу.

– Ты можешь, – спросил Мокашова Семёнов, – поведать мне тайны вашего мадридского двора? Я первым понял и, чтобы не светиться, отвалил в бар: выпить на посошок. А за перегородкой от меня целуются. Вижу: оба из нашего зала. Меня не видели и разоткровенничались.

– О чём?

– Я толком не понял. Вроде бы о том, чтобы достать кого-то из ваших с кафедры. Возможно, тебя. Словом, словоблудие. Да кто она?

– Эта? Протопопова, жена-не жена, хотя он ей здесь прямо сказал, что брак у них гражданский, фиктивный, и грош ему цена. Не знаю, шутит или Люба замешана.

– Какая Люба?

– Машинистка кафедры.

– Эта в прозрачной кофточке?

– Она самая. Жена теперь на взводе и требует сатисфакции.

– А успокоить её…

– Ах, эти женщины!

– Все беды от них.

«Да, Протопопова – штучка ещё та. Ей, видно, больше всех нужно. Постоянно хитрит. А нужно стремиться быть скромней. Живёт, например, человек совсем без головного мозга, но с памятью и мыслительными способностями. И объясняют, что в желудке и кишечнике есть «брюшной мозг». В нём сто миллионов нервных клеток, и их достаточно для сносного существования. Живёт себе человек без запросов великих, скромно, натуральным всадником без головы. Но Протопопова в курсе проблем, и неплохо бы её расколоть».

Он пригласил её снова станцевать. И опять Генриетта танцевала старомодно и шепча:

– Ах, зачем вы всё это затеяли? – не поймёшь, о чём теперь она. – Зря стараетесь. Вас использовали. Вы не знаете истинной истории.

Об истории кафедры он тоже кое-что слышал. Она имела давние корни. Излагалась за спинами в негативном варианте. Перед войной два друга-ровесника-выпускника загорелись идеей создать кафедру. Забота защиты страны, а может, удачный пример Станиславского и Немировича-Данченко подтолкнул их к этой мысли – создать кафедру «Боеприпасов артиллерии и бомб». По их понятиям, была она необходима перед войной, и им повезло. А дальше дело житейское: возникла ссора, один из них заложил другого, и тот угодил в известные отдалённые места. Такие были времена.