Зарницы над полигоном - [9]

Капитан Маркелов хорошо изучил характер Обручева. Он относился к числу тех, кто по поводу и без повода должен буркнуть, выказать якобы недовольство, а потом пойти и основательно все сделать. За это любили в дивизионе Обручева и знали, что там, где он, всегда будет порядок.

— Интересно, чем твоя жизнь плоха? — спросил капитан Маркелов. — Уважением и почетом тебя не обошли: твой портрет лет пять в клубе висит.

Обручев так и взъерошился. Ах, ты вот как, подковыриваешь. Ну, погоди! И обрушился на капитана.

— Знаешь, что. Ты хоть и секретарь партийной организации и сам мог бы понять, что к чему, но коль пошло на откровение, скажу. Да, почет есть, не обижаюсь, и портрет висит, и часики от начальства имею, а все равно не то… может, я на большее рассчитывал.

— Но жил-то честно? — спросил Маркелов.

— Честно…

— Так какого черта панихиду служишь? Живи и радуйся, работай. Идешь в ногу с людьми, ну и иди.

— Не поймешь ты, Маркелыч. В проблемах ты разбираешься. А в человеке, извини, не тянешь…

— В тебе, значит? — переспросил Маркелов. — Ты думаешь я тебя, лиса старая, не вижу, не знаю, почему слезу пустил? В жилетку захотел поплакаться. Рассчитывал, посочувствую, с тобой повздыхаю. Великолепно, лучше не придумаешь. Твоя заслуга, Обручев, в том, что ты сам себя хоть разок высек. Совершенно правильно, как гоголевская вдова. И тебе это, возможно, на пользу пойдет. Люди не с твоей лысиной за парты садились, буквари брали. А он, видите ли, постарел, в академию ему поступать поздно. Я, например, не могу себе представить, как ты, человек с такими способностями, до сих пор не учишься?..

Обручев стоял у окна, хмурился, недовольно сопел и, хотя на Маркелова сердился, винил во всем себя. Мог бы ведь учиться раньше, да почему-то не захотел, ходил и раздумывал. А теперь, выходит, надо было браться вновь за науку. «Ну да, конечно, — рассудил он. — У него сила воли есть… И служит, и учится заочно… А куда я, уже поздно, не потяну…» А вслух спросил:

— Маркелыч, ты в высших кругах вращаешься, что насчет стрельб слышно?

— То же, что и тебе.

— Шарахнут низколетящую. Туго тебе, Анисин, придется, — как бы между делом сказал Обручев.

— Тебе не легче будет. А в Виктора я верю. Виктор свое покажет, — и Маркелов обнял его, потискал сильными руками. — Ну все, идемте спать. Пора.

7.

Состав у платформы остановился рано утром. Первым вышел подполковник Назаров. Мороз ожег лицо, защипал уши. «Градусов тридцать будет, — решил подполковник. — Никого почему-то нет». Но, повернувшись влево, он увидел офицера, подошел к нему, представился:

— Подполковник Назаров.

Встретивший его офицер был в куртке, такого же, как и он, среднего роста, но лица и погон Александр Кириллович в темноте не различил, а осветить фонарем не решался.

— Назаров? — с удивлением переспросил офицер.

— Так точно, Назаров.

— С приездом вас, Александр Кириллович. Майор Михайлов, не узнаете?

— Виталий Петрович! А я слышу голос знакомый. Встречаете или как?

— Опять проверяющим.

— Уже хорошая примета, Виталий Петрович. Я в приметы стал верить. Сейчас ведь как, не предупредят, кто, когда поедет. А «пятерку» все равно привези. С «противником» никто считаться не хочет.

— Он и сейчас не дремлет, Александр Кириллович. Тревога!

— Понял, — ответил Назаров и, повернувшись к составу, подал команду: — Дивизион, тревога!

Платформа загудела под ногами людей, загремели на железных дверях вагонов замки, морозный воздух наполнился звуками и разнес их далеко по степи. Паровоз выпускал клубы белого пара. Лейтенант Анисин быстро вспотел, расстегнул куртку, все время был занят и лишь иногда украдкой бросал взгляд в сторону горизонта. Но ни справа, ни слева, ни впереди он ничего не видел. Черное небо сливалось со степью и скрывало ее под мрачным покровом.

Капитан Фролов, служивший одно время с майором Михайловым, подошел к нему, поздоровался.

— А ты чего все в капитанах ходишь? — спросил Михайлов.

— У тебя подчиненные есть? Нет. А у меня, видишь, их сколько. За каждого шапку подставь. Хотел вырваться, да как?

— На этот раз, полагаю, все обойдется, — уже в другую сторону направил разговор Михайлов.

— Надеюсь… По крайней мере, рассчитываю, — ответил разочарованно Фролов.

— Чего так? Середняков привез?

— Есть и такие. Да у кого их нет. Иные, правда, научились таких маскировать: то дома забудут, то в госпиталь отправят. А мы смелые, вот так, как есть, прямо в бой и — без всяких.

— Не пойму что-то…

— Я тоже, Виталий. Поживем, как говорится, — увидим.

— А ваши, смотри, погрузились, — прервал Фролова майор. — Александр Кириллович знает свое дело. На уход готовится?

— Пора, — вздохнул Фролов.

— Пора-то, пора, да на его место не каждый созрел. Убывают фронтовики, на глазах убывают. Я не надеялся его тут встретить. Пошли в машину, за колонной пойдем.

А когда они тронулись, Фролов, наклонившись к Михайлову, сказал:

— Ты так, Виталий, говоришь о стариках, будто им замены нет.

— Нет, Николай, я о фронтовиках говорю, а не о стариках… Ну да, я тебя понял. Есть замена, почему. Самоотдача не та. Ты посмотри на Назарова. Он за годы командования дивизионом в землю врос. Раза три его вышибали с первого места, и все… А стреляющий? В десятку лучших входит. Хотя войну пушкарем закончил. Но парадокс знаешь в чем? Они, фронтовики, не от науки, как мы с тобой, а от самой жизни идут. Мы формулами напичканы. У меня макушка уже в темноте светится, — и он поднял шапку. — Кандидатскую защищу, совсем лысым стану. Жена говорит: мне идет.