«Зарево» на высочине - [41]

Пулемет продолжал сеять смерть. Партизан подобрался к чердачному окошку, осторожно выглянул и сразу увидел фашиста. Он лежал на паперти костела, прижавшись к гранитному парапету. Рядом валялось несколько порожних пулеметных коробок. Это было совсем близко, чуть ли не под самым окошком, метрах в тридцати-сорока отсюда. Немец вел огонь расчетливо и очень метко.

Справа, наконец, послышались крики «ура», затрещали автоматы. Наверное, Фаустов поднял группу в атаку.

Из чердачного окошка была видна вся площадь, пустынная и поэтому кажущаяся огромной и страшной. В конце площади, у противоположного дома, лежали двое убитых партизан.

«Спокойнее, от твоего выстрела теперь зависит многое», — сказал себе Юрий, просунув в окошко автомат и тщательно прицеливаясь. На мушке вздрагивали то голова солдата, то рвущийся из рук пулемет. Нет, промахнуться никак нельзя.

Выстрел. Пулеметчик дернулся всем телом, попытался подняться. Еще выстрел.

Больше пулемет не стрелял.

Несколько минут спустя костел был занят партизанами.

Бой кончился. Головной отряд гитлеровцев перестал существовать.

…Окровавленное тело Кадлеца перенесли в соседний дом. Пулеметная очередь прошила ему грудь, но в крепком молодом теле еще теплилась жизнь.

Фаустов вбежал в комнату, у порога замер, тихо подошел к своему другу. На лице командира, обычно таком непроницаемом и хладнокровном, было записано такое страдание и боль, что рядом стоящие партизаны отвернулись.

— Где врач? Позвать Григория Васильевича! — хрипло выдавил капитан.

— Лежит без сознания. Ранен в голову и грудь, — ответил кто-то.

— Тогда фельдшера сюда! Степана!

Командир устало опустился на стул, стащил с плеча автомат. Губы его что-то беззвучно шептали. Он не обратил внимания на то, что молодой чех, хозяин дома, подошел к нему и в нерешительности переминался с ноги на ногу.

— Я знаю врача, товарищ, — наконец произнес он, — хорошего врача.

— Врача? Где он? — встрепенулся Фаустов.

— Он живет в Брно.

Капитан махнул рукой — не такой уж отсюда близкий край Брно. Но тут вдруг мысль осенила его.

— Слушай, друг, ты умеешь на мотоцикле ездить?

Лицо чеха порозовело от волнения. Он понял, что хочет советский партизан. Дорога, хотя и шла уже по освобожденной земле, все же оставалась опасной. Но теперь и Фаустову, и чеху было ясно, что это единственный шанс спасти тяжело раненного начальника штаба. Молодой человек кивнул головой: конечно же, на мотоцикле он умеет ездить.

— Бери любой трофейный, что у фрицев взяли. Привези врача во что бы то ни стало. Когда вернешься?

— К вечеру… — чех заторопился к выходу.

Вошел Юрий, что-то хотел сказать капитану, но тот был поглощен своими мыслями. Он тяжело вздыхал, наконец, проговорил:

— Подумай только, Юрка, вместе семь месяцев шли, дрались с фашистами, голодали. Сейчас победа в наших руках, нужно радоваться, а вот пришло такое горе. Володя Кадлец… Товарищи погибли…

— Франтишека Прохазку убили… — отозвался Юрий.

Фаустов горестно качал головой, повторив несколько раз: «Франта, эх, Франта»…

— Ваня Гриценко, Шамардин Петр… Володя Городный… Всего девять человек погибли. Ранены Франтишек Потучек, вряд ли выживет Григорий Васильевич — врач, Ольдрих Мидерла… И нигде нет фельдшера Степана. Искали его по всем домам, в переулках, дворах — нигде нет.

Степан в это время полз по лощине, сцепив зубы от страшной боли. Невыносимым огнем пылали правая рука и живот. Он старался не терять сознания, но иногда все-таки проваливался в какую-то черную пустоту. Если бы не горело так в животе! Как же это получилось? Степан только помнит, что он гнался за тремя фрицами. Они убегали в страхе и панике. Потом вдруг из-за дерева встретили Степана огнем.

Хотелось пить. Сил, кажется, совсем не осталось — все сгорело в огне. Но Степан полз. Он понимал, что в этом движении — единственное его спасение.

Потом он потерял сознание. Иногда ему виделось лицо Ружены, милое, дорогое лицо. Она была заплакана, что-то неслышно шептала и вдруг куда-то исчезала. А тело Степана тащилось по камням, молодой траве…

— Стефан, драги Стефан, — плакала Ружена, и ее рыдания жгучей болью отдавались в руке, в животе. Фельдшер не понимал, был ли это бред или наяву.

Случилось так, что Ружена после вчерашнего вечернего свидания со Степаном отправилась домой через Самотин. Но едва она поднялась по тропе на вершину горы, как услышала со стороны Фришавы выстрелы. Бой разгорался, и женщина, испугавшись за судьбу своего любимого, бросилась назад.

Когда она добралась до села, бой уже прекратился. Она видела трупы немцев, брошенное оружие, видела знакомых и незнакомых жителей Фришавы, выходивших из домов после боя, но ее глаза искали только одного человека — Степана.

Она спросила какого-то партизана. Тот ответил:

— Исчез наш фельдшер. Никак не найдем…

Похолодело сердце у Ружены. Выбежала за село, обыскивала с отчаянием каждый кустик, каждую ямку. Миновал час, другой, но молодая женщина искала — она то заходила в село, чуть ли не каждый двор осматривала. С ужасом думала, что, может быть, в эти минуты Степан умирает и мысленно прощается с нею. Ей уже слышались стоны, под каждым кустом мерещилось недвижимое тело…