Заре навстречу - [54]

Конечно же, они искали и ждали единомышленников…

И вот к Арутюнянцу забежал Ваня Земнухов и сообщил, что завтра к Жоре зайдут хорошие ребята, и у них будет очень важный разговор. Большего Ваня не стал говорить, не потому, что он не доверял Жоре (а ему он доверял как самому себе), а потому что по природе своей был таким сдержанным, и знал, что лишнее говорить незачем, и вот что на следующий-то день, когда все соберутся, Жора и узнает, что ему положено.

И Жора Арутюнянц почти во всю ночь не мог заснуть, а ворочался с бока на бок, и раздумывал: кто же к нему завтра наведается. Чаще всего представлялось Жоре, что Ване удалось наладить связь ни с кем-нибудь, а с целой советской танковой дивизией, которая втайне подобралась к самому Краснодону.

И Жора представлял, что именно ему, как знатоку Краснодонских улиц, доверят управление самым первым, самым большим танком. И будет он, непобедимый, ездить по этим улицам и отстреливать фрицев с полицаями, и давить их, пока всех не перестреляет и не передавит…

И с такими счастливыми мыслями заснул Жора Арутюнянц

* * *

Следующим утром Жора был разбужен своей мамой, которая казалась более обычного встревоженной, и говорила:

— Вставай, вставай. К тебе там Ваня и ещё какой-то паренёк пришёл.

Арутюнянц тут же вскочил, и стремительно начал одеваться, так как спросонья полагал, что «какой-то» паренёк — это и есть долгожданный советский танкист.

Выскочив на крыльцо, Арутюнянц был одновременно обрадован и разочарован. Обрадован потому, что увидел Витю Третьякевича, который прежде никогда не был у него в гостях, но которого Жора хорошо знал по его активной комсомольской деятельности; а разочарован потому, что это всё-таки был Витя, а не танкист. «А, может быть, всё-таки танкист?» — подумал Арутюнянц.

Друзья крепко пожали руки, и, усевшись на лавочке, стали выжидать Васю Левашова, которого Витя Третьякевич тоже предупредил, и который должен быть скоро подойти.

Вот, появился и Левашов. Он был весьма удивлён, так как до самой последней минуты не знал, кого здесь встретит. Но он постарался скрыть это удивление, а сказал спокойно:

— Товарищи, благодарю вас за оказанное доверие…

Затем они прошли в дом Арутюнянца.

Жора шепнул:

— У нас хорошо: дом большой, а немцы почему-то не подселились. Должно быть, и у них бывают накладки, — и ещё тише зашептал, поблёскивая своими тёмными, красивыми глазами. — Но так как у нас конспиративное заседание, то предлагаю укрыться в тайном, надёжном помещении.

— Это очень хорошо, что у тебя есть такое помещение, — улыбнулся Витя Третьякевич.

И Жора Арутюнянц открыл дверь в чулан.

А чулан в доме Арутюнянцев был просторным. Раньше в нём хранили всякую снедь, но ещё и до оккупации немцами продовольственные запасы очень оскудели, так как семья Арутюнянцев жаловала их и в пользу раненых бойцов советской армии. А в последние дни этот чулан совершенно опустел; и единственное, что можно было там увидеть — это деревянный стол, пару табуреток, скамеечку, и стоявшую в углу пустую бочку, от которой ещё пахло душистыми прошлогодними яблоками.

Маленькая, висящая под потолкам озарила деревянные стены этого помещения, а Жора, прикрыв дверь, достал ещё и деревянный брусок, и, улыбаясь, произнёс:

— Вот видите, какой у нас хороший чулан — можно и изнутри в нём закрыться.

Но на это Витя Третьякевич заметил:

— Однако ж, если мы изнутри закроемся, то если снаружи кто-нибудь ломиться станет, так уж совершенно точно определит, что здесь кто-то есть, и этот кто-то скрывается…

— А ты ведь прав, — согласился Арутюнянц.

— Но всё равно — помещение очень даже неплохое, и оно нам пригодится, — сказал Витя Третьякевич.

* * *

Жора Арутюнянц выключил лампочку, и теперь единственным источником света осталось крошечное, расположенное под самым потолком оконце.

И через это оконце входила в чулан сияющая светло-алым, световая колонна нового дня. Этот исходящий с небес свет, цветовое воплощение которого ребята прежде видели на флагах своей страны, проходил как раз над столом, за которым они уселись, и впивался в дверь, разливаясь по ней слегка вздрагивающими, словно живыми овалами.

По одну сторону стола сидели Ваня Земнухов и Жора Арутюнянц, а по другую — Витя Третьякевич и Вася Левашов, а между ними пульсировал небесной мощью этот алый луч. Ребята почти сливались с тем мраком, который наполнял этот чулан, но отблески небесного луча высвечивали контуры их сосредоточенных, воодушевлённых лиц, так что сами они казались многомерными живыми изваяниями, выведенными в космической черноте тончайшей кистью Всевышнего.

Говорили негромко, но голоса их были преисполнены такой глубокой значимости, так вздрагивали иногда от сильнейших, переполнявших их изнутри чувств, что не оставалось сомнений, что и разговор их столь же необычен и глубок, как и их, выведенные небесным искусством контуры.

Первым повёл речь Витя Третьякевич. Он говорил о том, о чём думал и в последнюю ночь, и в ночи и в дни до неё, и о чём подумывал ещё будучи в партизанском отряде Паньковского леса.

Он говорил о том, о чём думали и чего жаждали его, собравшиеся здесь друзья — о создании подпольной организации.