Заре навстречу - [143]

— Денег нет на восстановление, товарищ Ярков, — сдержанно сказал представитель совнархоза, — средств нет, материалов…

Роман его не слушал. Он говорил, обращаясь к Гордею Орлову:

— Этим решением нас, как обухом по голове… и по рукам ударили. Ведь что здесь было после Колчака? Ведь с каким порывом народ пошел на восстановление! Ну, то-то, вот оно и есть… Стал я директором, пошли мы коммунисты, по заводу, сердце в комочек сжалось… Машины нарушены, топлива нету, рельсы разворочены, кукушку белые угнали на станцию… Мартен закозлили — козел там, застывший металл. Ну, созвали общее собрание: так и так, восстанавливать, товарищи, надо родной завод! Вначале — кто в лес, кто по дрова, каждый кричит: наш цех надо сперва восстановить, потом другие! И у каждого свое доказательство. Потом мы договорились — механический стали восстанавливать…

Он рассказывал, и перед слушателями вставали картины общенародного труда.

Вот субботник по очистке завода… На дворе сотни людей — не только рабочие, но и их жены, отцы, сыновья и дочери. Складывают кирпич в штабеля, а обломки, мусор, щебенку заметают в яму. Лом тащат на копровый двор. Забивают фанерой зияющие отверстия в окнах. Наводят чистоту в цехах.

Вот на остатках топлива загудела электростанция, замерцало сквозь отверстия заслонки пламя в нагревательной печи. Загромыхал прокатный стан. Неподвижная паутина трансмиссий и приводных ремней в механическом цехе двинулась, задрожала, ожила…

Сотни землекопов наваливают насыпь, плотники несут шпалы, рабочие укладывают рельсы… И через две недели узкоколейка протянулась до самого торфяника, где сохранились огромные запасы топлива.

— И в это самое время нас — хлоп по рукам! — с возмущением говорил Роман, расхаживая по кабинету. — Что оставалось делать? Допустить, чтобы опять мерзостью запустения запахло на заводе? Рабочий класс Верхнего завода сказал: «Нет! Не позволим!» — вот и стали мы черт-те что… не государственный завод, а вроде частного предприятия, — с горечью добавил он.

В кабинет между тем, узнав о приезде комиссии, собирался народ. После Романа заговорили рабочие, стали требовать: «Снимите консервацию!», доказывали, что Верхний завод «надо утвердить хотя бы во вторую категорию!»

— Вот кончим снарядные заготовки, откуда будем брать металл? — спрашивал пожилой токарь с серебристыми висками. — Свой мартен еще стоит… Значит, покупай металл на других заводах? Так? Но ведь государственный завод не продаст нам, в плане на снабжение нас нет… значит, покупай у концессионеров? Так?

— Гормет нас толкнул на линию частника! — горячился молодой рабочий на деревяшке. — Мы что, мы мельницей кормимся, верно, и зарплата нам идет из половины выручки… Но разве не обидно нам, коренным рабочим, разве не обидно нам, товарищи из центра, стоять на линии частника? Товарищ Ярков зубами заскрипел тогда… Заскрипишь!

— Успокойтесь, товарищи! — густым окающим басом сказал Орлов. — Для того мы и приехали, чтобы разобраться. Для меня лично дело ясное… Комиссия обсудит все это, и мы поставим вопрос перед совнархозом…

Пообещав Яркову прийти к нему завтра домой на целый вечер, попрощавшись с членами комиссии, Орлов пошел пешком в Перевал. Хотелось побыть одному. Все в нем кипело. Негодование душило его. Он не только был не согласен с решением о закрытии завода, его возмущало это решение. Он видел в нем чью-то злую волю…

Серенький теплый денек, когда нет солнца, но с крыш капает, в канавах журчит, снег исчезает на глазах, близился к концу. Гордей Орлов шел по бульвару, окаймленному сквозными кустами. Бульвар этот тоже носил следы разрухи: скамеек не было, только столбики напоминали о них. Кое-где и столбики выворотили из земли и сожгли в печурках…

Волнение стало утихать, и Гордей, оглядевшись кругом, вспомнил, как когда-то водил шпика за собой, как ехал в тюремной карете по этой улице. Вдали мелькнули очертания тюремных корпусов.

Хорошо пройтись по Перевалу, не думая о шпиках, не видя полицейских. Вспомнилась ему счастливая встреча с Софьей, вечер у Чекаревых, милый облик Марии… Молодостью пахнуло на него.

«Приеду, устроим вечер воспоминаний с Софьей… Эх! Описать бы это все! Подрастет Андрей — пусть узнает, как отец с матерью молодость проводили».

Он так задумался, что чуть не налетел на какую-то маленькую женщину, торопливо вышедшую из-за угла.

— Извините…

И он хотел пройти, но взглянул на ее сросшиеся брови и остановился.

— Вы жена Давыда?

— Товарищ Гордей?!

Узнал он и голос, серебристый, грустный.

— Да, это я. Я вам писал.

— Да… я тогда просто не могла. Простите.

— Понятно, понятно, — сказал Гордей. — Где вы живете, где работаете сейчас?

— В облоно работаю и по совместительству в облздраве. А живу вон там, — и она указала на двухэтажный дом с разбитой дверью парадного крыльца.

«В облоно, — с невольным разочарованием говорил себе Гордей, тяжело подымаясь по лестнице. — Думал, она боевитее!»

— И чем же вы там занимаетесь? Школами?

— Школами, детскими домами… Колонии организуем… Работа обширная, — ответила она.

Вслед за Ириной Орлов вошел в бедную чистую переднюю. У окна сидела напудренная женщина в дорогой поношенной шубке и шапочке. Она поднялась.