Запретное видео доктора Сеймура - [38]
Тут машина начала вихлять и вибрировать. Пререкания моментально прекратились. В воздухе паника. Я постарался сохранить самообладание. Мы докатились до придорожной стоянки. Спустило шину. Слава богу, не на трассе. На этой сельской дороге никого не было. Нам ничто не угрожало.
В большинстве случаев это лишь подлило бы масла в огонь. Стресс на стрессе и стрессом погоняет. Дети буйствуют, Саманта в унынии, я в ярости от неоправданной немилости богов. Но в этот раз я чувствовал себя абсолютно спокойно. Мы все вышли, недалеко от стоянки зеленела чистая лужайка и несколько деревьев на ней. Дети побежали и стали там играть. Солнце заливало все золотом. Саманта помогла мне поменять колесо. Кроме нас, не было ни одной машины. Мы все извозились — я под машиной, Сэм крутила домкрат, голоса играющих детей, шатер из сомкнувшихся ветвей. Мы починили все в два счета. Когда мы укладывали в багажник домкрат и спустившее колесо, Саманта поцеловала меня, погладила по руке. Удивительно, я помню все до этой мельчайшей подробности.
Что-то было в этом месте, где мы сломались. Оно было… медоносным. Как будто кто-то разлил по воздуху сладость. Сэм принесла сэндвичи и сок, и мы вместе уселись на лужайке. Прибежали дети. Они собирали цветы. Не знаю, как они называются, такие… очень синие — и подарили Сэм. Детям было тогда где-то четыре и пять.
Мы все вместе уселись на лужайке и стали есть сэндвичи. Руки у меня были в масле, я перепачкал детей, всю еду. Обычно вся эта грязь была бы для меня проклятием, но тогда она была на лицах и одежде, а мы только смеялись. Смеялись и смеялись. Сэндвичи в траве на обочине. Не слишком-то богатое воспоминание. Но в том леске что-то было. Может, было само по себе, а может, мы сами это наколдовали. А теперь это кажется таким секундным… раем. Ничего нет, кроме «сейчас». Только невинность и опыт, рука об руку. Подошла Виктория и уселась ко мне на колени, я дал ей попить. Вот и все. Такое вот воспоминание.
Жаль, что я не заснял это. Но пленка не смогла бы передать… тех мгновений. А может, и разрушила бы все очарование. Попытка все удержать при себе, ничего не потерять, может все разрушить.
И вот те детки, что резвились на зеленой лужайке… Гай подворовывает, Виктория все пытается заняться сексом, а Саманта… я не знаю, что делает Саманта. Действительно не знаю. Все так запуталось. Переключиться на… что? Повседневность? Разочарования повседневности?
Чем я вообще занимаюсь? Зачем их записываю? Пытаюсь зафиксировать эфемерность момента? Или просто подглядываю?
Наверное, прежде всего я хочу сказать, что боюсь, — то есть если что-то из этого вскроется, меня, наверное, поймут сугубо превратно. Никто не станет разбираться, зачем я это делал. Я не уверен, что сам понимаю зачем. Я чувствую, что поступаю правильно и одновременно совершаю большую ошибку. Я знаю, что причина — это то, что я сам себе говорю. Я говорю себе, что все это — дабы защитить себя и свою семью. Памела становится невыносимой. Я просто не знаю, как далеко она готова зайти. Шерри права, я должен принять меры предосторожности. Что касается Саманты — тут поверить сложно. Невозможно поверить. Но она же обманула меня с курением. И эта запись с Пенджелли… весьма компрометирующая, если посмотреть в определенном свете. В том свете, который я стараюсь на все это не проливать, но все же…
Шерри сказала бы… Шерри, Шерри, Шерри, Шерри.
Она поражает меня. Тихий омут. Что происходит? Я и тут не уверен. Я чувствую, что я — это не я. Никакой ясности. В моей жизни и раньше случались моменты, когда, глядя прямо перед собой, я не мог ничего разглядеть, но такого — никогда. И если говорить начистоту, Шерри мне помогает. Она вроде как понимает. Она как будто… знает. Все это очень странно. Ничего подобного у меня раньше не было.
И дело тут не в сексапиле. Во всяком случае, не в первую очередь. Я люблю Саманту. Сэм. И всегда любил. Так почему же я предаю ее? Предаю ли я ее? Слежу за ней без ее ведома. Но я ей не изменяю. И никогда бы… В любом случае, Шерри меня не привлекает. Не так уж сильно. Она, конечно, немного… эта ее выходка с камерой… и все такое… помада, ноги. Но я не думаю, что она специально меня соблазняет, едва ли. Она просто хочет, чтоб мы сблизились. Она видит во мне родственную душу, надо думать. И что-то в этом есть. Но это не любовь. Это… это взаимное влечение. И общий взгляд на вещи. Что все должно быть в порядке. Что за всем нужно присматривать. Она это так хорошо понимает. Она кажется мне невероятно привлекательной. Но едва ли это будет иметь какое-то продолжение, я имею в виду сексуальное. Это чисто профессиональные отношения.
Дело в том, что я пользуюсь их же методами. У Саманты есть от меня секреты — теперь я знаю наверняка. У Виктории они есть. Надо полагать, у Гая тоже. Возможно ли, что он ворует деньги? Еще как, черт побери, возможно. Но я должен знать. Это позволит мне быть справедливым. А я только этого и хочу. Я хочу быть справедливым.
Да, конечно, это грязные делишки. Но что если бы мне, в обход общепринятых правил, удалось бы, например, найти лекарство от рака? Что если, скажем, от нескольких опасных экспериментов над наркоманами или несколькими горе-пациентами из тех, кто приходит в мою клинику, выиграло, стало бы счастливее все человечество? Разве цель иногда не оправдывает средства?
«Все существующее – иллюзия. Правда – ложь. Миром правит парадокс. И это дает надежду», – считает герой романа. Разуверившись в любви, он обратил взор внутрь себя и с удивлением обнаружил в своем черно-белом мире мириады оттенков серого. И решил разобраться: Что случилось с женщинами? Что случилось с ним самим? Что вообще случилось?
Тим Лотт (род. 1956) — один из самых популярных современных английских писателей. Первая его книга «Запах сухих роз» (The Scent of Dry Roses, 1996) получила премию «За Лучшую автобиографию» в 1996 г. Роман «Блю из Уайт-сити» (White City Blue, 1999) был удостоен премии Уитбреда в 2000 г. Роман «Штормовое предупреждение» (Rumours of а Hurricane, 2002) признан критиками лучшей книгой года. «Блю из Уайт-сити» — роман о конфликте между дружбой и любовью. Дружбой, замешанной на подтрунивании, пиве и ностальгии по Лучшему Дню, который друзья поклялись отмечать каждый год, несмотря ни на что.
"Штормовое предупреждение" — роман Тима Лотта, посвященный эпохе 80-х.
Сделав христианство государственной религией Римской империи и борясь за её чистоту, император Константин невольно встал у истоков православия.
Эта повесть или рассказ, или монолог — называйте, как хотите — не из тех, что дружелюбна к читателю. Она не отворит мягко ворота, окунув вас в пучины некой истории. Она, скорее, грубо толкнет вас в озеро и будет наблюдать, как вы плещетесь в попытках спастись. Перед глазами — пузырьки воздуха, что вы выдыхаете, принимая в легкие все новые и новые порции воды, увлекающей на дно…
Ник Уда — это попытка молодого и думающего человека найти свое место в обществе, которое само не знает своего места в мировой иерархии. Потерянный человек в потерянной стране на фоне вечных вопросов, политического и социального раздрая. Да еще и эта мистика…
Футуристические рассказы. «Безголосые» — оцифровка сознания. «Showmylife» — симулятор жизни. «Рубашка» — будущее одежды. «Красное внутри» — половой каннибализм. «Кабульский отель» — трехдневное путешествие непутевого фотографа в Кабул.
Книга Сергея Зенкина «Листки с электронной стены» — уникальная возможность для читателя поразмышлять о социально-политических событиях 2014—2016 годов, опираясь на опыт ученого-гуманитария. Собранные воедино посты автора, опубликованные в социальной сети Facebook, — это не просто калейдоскоп впечатлений, предположений и аргументов. Это попытка осмысления современности как феномена культуры, предпринятая известным филологом.
Не люблю расставаться. Я придумываю людей, города, миры, и они становятся родными, не хочется покидать их, ставить последнюю точку. Пристально всматриваюсь в своих героев, в тот мир, где они живут, выстраиваю сюжет. Будто сами собою, находятся нужные слова. История оживает, и ей уже тесно на одной-двух страницах, в жёстких рамках короткого рассказа. Так появляются другие, долгие сказки. Сказки, которые я пишу для себя и, может быть, для тебя…
Начало XVII века. Голландское судно терпит крушение у берегов Японии. Выживших членов экипажа берут в плен и обвиняют в пиратстве. Среди попавших в плен был и англичанин Джон Блэкторн, прекрасно знающий географию, военное дело и математику и обладающий сильным характером. Их судьбу должен решить местный правитель, прибытие которого ожидает вся деревня. Слухи о талантливом капитане доходят до князя Торанага-но Миновара, одного из самых могущественных людей Японии. Торанага берет Блэкторна под свою защиту, лелея коварные планы использовать его знания в борьбе за власть.
Впервые на русском – новейшая книга автора таких международных бестселлеров, как «Шантарам» и «Тень горы», двухтомной исповеди человека, который сумел выбраться из бездны и уцелеть. «Это поразительный читательский опыт – по крайней мере, я был поражен до глубины души», – писал Джонни Депп. «Духовный путь» – это поэтапное описание процесса поиска Духовной Реальности, постижения Совершенства, Любви и Веры. Итак, слово – автору: «В каждом человеке заключена духовность. Каждый идет по своему духовному Пути.
Джеймс Джойс (1882–1941) — великий ирландский писатель, классик и одновременно разрушитель классики с ее канонами, человек, которому более, чем кому-либо, обязаны своим рождением новые литературные школы и направления XX века. Роман «Улисс» (1922) — главное произведение писателя, определившее пути развития искусства прозы и не раз признанное лучшим, значительнейшим романом за всю историю этого жанра. По замыслу автора, «Улисс» — рассказ об одном дне, прожитом одним обывателем из одного некрупного европейского городка, — вместил в себя всю литературу со всеми ее стилями и техниками письма и выразил все, что искусство способно сказать о человеке.
Впервые на русском – долгожданное продолжение одного из самых поразительных романов начала XXI века.«Шантарам» – это была преломленная в художественной форме исповедь человека, который сумел выбраться из бездны и уцелеть, разошедшаяся по миру тиражом четыре миллиона экземпляров (из них полмиллиона – в России) и заслужившая восторженные сравнения с произведениями лучших писателей нового времени, от Мелвилла до Хемингуэя. Маститый Джонатан Кэрролл писал: «Человек, которого „Шантарам“ не тронет до глубины души, либо не имеет сердца, либо мертв… „Шантарам“ – „Тысяча и одна ночь“ нашего века.