Запретное чтение - [89]
— Хорошо, — ответила я, — поехали.
— А мы уже приехали! — радостно закричал он и начал клацать зубами, как макака. — Я жду не дождусь наконец увидеть бабушку!
— Приехали?
— На дороге был знак! Вы что, не видели? Там было написано: «Мэнксон, зона обитания Великого Мэнксонского Лося!» Я запомнил слово в слово!
— И какой же у нее адрес?
— Знаете, я забыл вам кое-что сказать. Она умерла. Я хотел просто побывать у нее на могиле. И угадайте, где ее могила!
— Вот на этом кладбище?
— Да! Наверняка!
Иэн соскочил с капота и, театрально вышагивая, направился обратно к ограде, где принялся старательно оглядывать могильные плиты, не слишком талантливо изображая, словно пытается что-то вспомнить, — на этот спектакль не купилась бы даже самая недогадливая школьная учительница.
Я уже достаточно твердо стояла на ногах, чтобы последовать за ним, но чувствовала, что мне все-таки необходимо поесть. Я вслед за Иэном подошла к ограде и толкнула створку распашных ворот. Мы ступили на мертвую замерзшую траву и бороздки полурастаявшего снега. Это было совсем маленькое кладбище, могил на нем насчитывалось не больше тридцати или сорока. Иэн, прищурившись, вглядывался в надпись на каждой плите, хотя среди них не было ни одной, которая выглядела бы так, словно ее установили недавно. Буквы, которые когда-то были четко выгравированы в камне, с годами стерлись и превратились в размытые неглубокие отпечатки, будто начерченные пальцем на песке.
— И как же звали твою бедную бабушку, Иэн?
— Элеонор Дрейк, — ответил он и тут же снова открыл рот, как будто хотел поменять имя на какое-нибудь другое. — Но у нее была еще эта, как ее, девичья фамилия. И она совершенно точно похоронена именно здесь, потому что меня привозили сюда, когда я был маленьким.
Мне хотелось остановить его, сказать, что весь этот обман ни к чему, но у него, казалось, был разработан какой-то план, и у меня не складывалось ощущения, будто он напуган и судорожно пытается выкрутиться. Я говорила себе, что надо позволить ему довести эту игру до конца, но понимала, что на самом-то деле мною движет исключительно эгоистичное любопытство. Словно дочитываешь ужасную детскую книжку только потому, что хочешь узнать, каким образом автор спасет от пиратов запертых в трюме няню и ее собаку. Иэн переходил от одной плиты к другой, зачитывая вслух те имена, которые еще можно было разобрать.
— Томас Фенстер! 1830–1888! Это точно не моя бабушка!
Остановившись перед следующей могилой, он что-то сосчитал на пальцах.
— Эта девочка умерла в шесть лет! — крикнул он мне. — Наверное, погибла при пожаре!
Неужели он и в самом деле может вычислить разницу в шесть лет только на пальцах? Я всегда считала, что он очень хорошо учится, ведь он так много читал, но, возможно, с математикой все было иначе. Математика, логика, решение задач — все это и в самом деле не слишком вписывалось в мир Иэна.
Я шла за ним и внимательно ждала первых признаков поражения, чтобы сразу же его остановить и сказать, что я все равно отвезла бы его куда угодно, хоть на край земли.
Прошло минут пять, Иэн остановился перед плоским каменным прямоугольником и прищурился. Я встала у него за спиной и тоже попыталась прочесть надпись. Буквы почти совсем стерлись, особенно наверху — там, где должно было быть имя.
— Наверное, вот это ее могила, — сказал Иэн.
— Почему ты так решил? Ведь здесь не видно имени.
— Да, но дело в том, что мне как-то показывали фотографию ее могилы. К тому же я здесь уже бывал, пусть и совсем маленьким. И даты совпадают.
Он указал на единственную строчку на могильном камне, которую можно было прочитать без труда: «1792–1809».
— Знаешь, Иэн, это очень-очень давние даты, — сказала я. — Этот человек умер почти двести лет назад.
— Ну да, конечно, — не растерялся он. — Я ведь забыл вам сказать, что это моя какая-то там прапрапрапрапрабабушка!
— Угу… — промычала я и почувствовала, что больше всего на свете мне хочется спать.
Иэн опустился перед могилой на корточки. Я бы села с ним рядом — я бы даже легла прямо на землю, — если бы не каша из талого льда, снега и грязи.
— А что тут дальше написано? — спросил он.
— Дальше неразборчиво.
Под датами было три коротких слова, причем то, что посередине, состояло чуть ли не из одной-единственной буквы. Строчкой ниже шли еще три: первое тоже очень короткое, а второе похожее на слово «город».
— У меня идея! — сообщил Иэн. — Мисс Гулл, если вы встанете вот тут, чтобы ваша тень падала на плиту, читать будет легче.
Он был прав. Солнечные лучи падали прямо на могилу, и слова, выбитые в камне, становились почти невидимыми. Я загородила собою солнце, и Иэн, опустившись на корточки, козырьком приложил ко лбу ладонь.
— Кажется, первое слово — «Пал», — сказал он. — По смыслу подходит, правильно? Потому что она ведь как раз пала — умерла. Просто последняя буква могла с годами стереться. Дальше, кажется, буква «в». А потом еще одно слово — какой-то «бок».
Я вдруг догадалась — даже прежде, чем взглянула на плиту.
— В бою! — прочитала я. — Видимо, это был солдат.
— Круто! — воскликнул Иэн.
— Твоя бабушка была семнадцатилетним солдатом?
В 1985 году Йель Тишман, директор по развитию художественной галереи в Чикаго, охотится за необыкновенной коллекцией парижских картин 1920-х годов. Он весь в мыслях об искусстве, в то время как город накрывает эпидемия СПИДа. Сохранить присутствие духа ему помогает Фиона, сестра его погибшего друга Нико. Тридцать лет спустя Фиона разыскивает в Париже свою дочь, примкнувшую к секте. Только теперь она наконец осознает, как на ее жизнь и на ее отношения с дочерью повлияли события 1980-х. Эти переплетающиеся истории показывают, как найти добро и надежду посреди катастрофы. Культовый роман о дружбе, потерях и искуплении, переведенный на 11 языков.
Любовь слепа — считают люди. Любовь безгранична и бессмертна — считают собаки. Эта история о собаке-поводыре, его любимом человеке, его любимой и их влюблённых детях.
Книга Сергея Зенкина «Листки с электронной стены» — уникальная возможность для читателя поразмышлять о социально-политических событиях 2014—2016 годов, опираясь на опыт ученого-гуманитария. Собранные воедино посты автора, опубликованные в социальной сети Facebook, — это не просто калейдоскоп впечатлений, предположений и аргументов. Это попытка осмысления современности как феномена культуры, предпринятая известным филологом.
Почти всю жизнь, лет, наверное, с четырёх, я придумываю истории и сочиняю сказки. Просто так, для себя. Некоторые рассказываю, и они вдруг оказываются интересными для кого-то, кроме меня. Раз такое дело, пусть будет книжка. Сборник историй, что появились в моей лохматой голове за последние десять с небольшим лет. Возможно, какая-нибудь сказка написана не только для меня, но и для тебя…
Не люблю расставаться. Я придумываю людей, города, миры, и они становятся родными, не хочется покидать их, ставить последнюю точку. Пристально всматриваюсь в своих героев, в тот мир, где они живут, выстраиваю сюжет. Будто сами собою, находятся нужные слова. История оживает, и ей уже тесно на одной-двух страницах, в жёстких рамках короткого рассказа. Так появляются другие, долгие сказки. Сказки, которые я пишу для себя и, может быть, для тебя…
Многие задаются вопросом: ради чего они живут? Хотят найти своё место в жизни. Главный герой книги тоже размышляет над этим, но не принимает никаких действий, чтобы хоть как-то сдвинуться в сторону своего счастья. Пока не встречает человека, который не стесняется говорить и делать то, что у него на душе. Человека, который ищет себя настоящего. Пойдёт ли герой за своим новым другом в мире, заполненном ненужными вещами, бесполезными занятиями и бессмысленной работой?
Автор много лет исследовала судьбы и творчество крымских поэтов первой половины ХХ века. Отдельный пласт — это очерки о крымском периоде жизни Марины Цветаевой. Рассказы Е. Скрябиной во многом биографичны, посвящены крымским путешествиям и встречам. Первая книга автора «Дорогами Киммерии» вышла в 2001 году в Феодосии (Издательский дом «Коктебель») и включала в себя ранние рассказы, очерки о крымских писателях и ученых. Иллюстрировали сборник петербургские художники Оксана Хейлик и Сергей Ломако.