Запретное чтение - [68]

— У нас там совсем нет свободного времени. И нам вообще-то не разрешается много болтать о чем угодно. Зато иногда там дают пончики. Знаете, что классно? Если вас когда-нибудь посадят в тюрьму, вы сможете заниматься своей прежней работой. Ведь в тюрьмах есть библиотеки, правильно? Ого, через десять секунд Нью-Йорк!

Впереди показались плакаты с туристической информацией и уведомлением о местных правилах дорожного движения. Иэн снял кепку и запел «Эри-Канал»[66].

Я размышляла, добавляется ли к обвинению новый пункт каждый раз, когда мы пересекаем границу нового штата, или нет ничего более преступного, чем выехать один раз за пределы своего? Я почувствовала, что гудрон под колесами стал более ровным и гладким, как только мы въехали в пригороды Нью-Йорка. Создавалось ощущение какой-то торжественности и монументальности, хотя, по правде сказать, мне всегда хотелось, чтобы при въезде в Нью-Йорк стояла огромная арка. Все-таки одно дело, когда начинаешь замечать на дороге знаки «Пристегнитесь!», и совсем другое — когда проезжаешь через городские ворота или контрольно-пропускные посты. Я попыталась представить, как персидские посланники въезжают по Аппиевой дороге в Рим, а великий город встречает их знаком «Проверьте сбрую». Вышла бы полная ерунда. Жаль, что теперь все так просто. Хотя в настоящий момент контрольно-пропускной пункт нам был конечно же ни к чему.

Когда мы пересекали границу России, направляясь туда с университетским хором уже в посткоммунистические времена, я испытывала какое-то нелепое чувство превосходства и изо всех сил старалась думать о дяде, который погиб, пытаясь оттуда выбраться, и об отце, которому удалось бежать, проплыв по реке со сломанной ногой. А я — смотрите-ка — просто показываю паспорт какому-то пограничнику, который забрался к нам в автобус и едва взглянул на мои документы. Разве мог он догадаться, что я — с этой своей сокращенной фамилией, ровными зубами и кроссовками на ногах — считаю себя русской? Что из-за одежды, украденной из химчистки, головы, надетой на копье, и ужасной шутки о кошке я чувствую себя русской даже больше, чем американкой? В то время я пыталась всерьез задуматься об эмиграции.

Теперь, став старше, я бежала сама — пускай не из своей страны, но от всего, что было мне знакомо, — и происходящее казалось мне куда более реальным, чем те юношеские мечты о России. По правде сказать, в наш век дешевых перелетов, электронной почты и международных звонков непросто представить себе, каково это было для моего отца и его брата — собраться и уехать, понимая, что все, кого они знали двадцать лет жизни, навеки из нее исчезают; что теперь им предстоит либо умереть в этих самых свитерах, которые на них надеты, либо прожить в них следующие три месяца; что они, так прекрасно говорившие на русском, отныне навсегда превратятся в иностранцев с нелепым акцентом; что их дети будут людьми из чужого мира.

Я размышляла, смогу ли и в самом деле (когда меня начнут искать и развешивать повсюду мои портреты) уехать из родной страны: отправить Иэна домой, убежать в Канаду с Аниными монетами и больше никогда оттуда не возвращаться. Возможно, это будет не так уж и плохо. Взглянуть на Америку со стороны, почувствовать себя неудачником, а не хозяином жизни. Или перебраться в Австралию, страну преступников и изгнанников. Тем более что их гимн я уже знаю.

Когда мы подъезжали к очередной заправочной станции, у меня зазвонил мобильный.

— Не надо, — сказала я, потому что Иэн уже потянулся к приборной панели, на которой я неловко пристроила телефон. Я ответила на звонок сама, одновременно подводя машину поближе к колонке.

— Это я, — раздался в трубке голос Гленна.

Я сунула Иэну в руку пять долларов и кивнула в сторону магазина и кассы. Он вприпрыжку поскакал к дверям.

— Ну и денек у меня сегодня был, — начала я, выбираясь из машины и на автомате вставляя шланг в отверстие бака.

— Когда ты возвращаешься домой?

Голос у Гленна был какой-то чересчур громкий и низкий — если бы это я позвонила ему, то подумала бы, что разбудила. Я с трудом вспомнила, что, по его сведениям, должна все еще быть в Кливленде.

— Думаю, скоро. В смысле я смогу захватить тебя, когда поеду обратно, но пока точно не знаю когда.

— Я нашел проститутку.

— Что? — переспросила я.

— Я говорю: нашел себе попутку.

— А, ну отлично. В смысле ладно, хорошо.

Он то ли застонал, то ли зевнул — я толком не разобрала.

— Я правильно понимаю, на следующих выходных тебя можно не приглашать? — спросил он.

У него был очередной концерт, второе исполнение ремикса «Мистер Блеск», который, похоже, хвалили в малотиражках, что освещали музыкальные новости и рецензировали оркестровые пьесы, впервые выносимые на суд публики Сент-Луиса.

— В смысле, ты ведь сказала, что моя пьеса похожа на песенку из мультфильма, так что…

— Я приеду, если получится, — перебила его я. — Возможно, мне придется ненадолго вернуться в Чикаго, помочь подруге. Проблема только в этом.

— Не сомневаюсь, — сказал он. — Кстати, хорошо, что ты мне напомнила: звонил этот парень.

Я сразу решила, что речь о полиции.

— Парень? — переспросила я.