Запретная зона - [118]

— Кхе, кхе, кхе, — удовлетворенно проклокотал Мелентьев и посмотрел на Каменева с уважительной улыбкой. — Обули старика, умыли, в гроб положили, благодарю покорно. Отвык, отвык.

— При чем тут санскрит, Арсений Евграфович?

— А вот при чем. Санскритское слово «свастика» означает крест с загнутыми под прямым углом концами. Реже — дугой. Встречается этот символ, означающий, как предполагают, плодородие и солнце, в древних орнаментах античной и средневековой эпохи. В наше же время его благородный смысл, к сожалению, забыт, свастика, дорогой вы мой товарищ милиционер, стала символом нацистской партии, насилия, варварства, спасибо фрицам!

Последние слова Мелентьев сказал с нескрываемой злостью, и Каменев подумал, что лихо не обошло его в годы войны. Старик помолчал, разглядывая фотографии, точно забыл, о чем шла речь.

— Так вот из всего, что я вам наговорил, в этих рисунках мы имеем полный наборчик. Вот солнышко на кисти, а вот и свастика, а вот и скрещенные молнии… А мы их сейчас возьмем и «раскрестим», поставим рядышком, — он взял с полки стеклограф, и прямо на фотографии нарисовал каждую ломаную линию в отдельности. — Что у нас получается?

Каменев не поверил глазам.

— «SS»?!

— Совершенно правильно. Только «SS», знаете ли, броско — представьте уголовничка с такой татуировкой в баньке? Кхе, кхе, кхе… Привлекает. Вот и скрестили. Хотя, не исключаю, что в скрещенье этом заключен некий третий смысл.

— Как же это вы сообразили, Арсений Евграфович? — спросил Каменев, потирая ладони.

— А сопоставленьицем, очень просто. Да, собственно, и не покажи вы мне свастику, я бы этот символ по татуировкам скифов узнал.

— Скифов?

— Вот именно. Период распространения санскрита приблизительно совпадает с расцветом скифского государства — с чего бы это, вы думали, я стал излагать небезызвестную вам, как оказалось, историю?..

Они еще долго сидели, пили кофе капуччино, делились наблюдениями за трансформацией татуировок осужденных. Мелентьев хвастал редкими рисунками и с упоением рассказывал о съезде любителей «нательной живописи» в Сан-Диего, где побывал по приглашению калифорнийского коллеги, о новейших достижениях татуировочной техники и прочем, что Каменева интересовало мало, но было данью уважения и благодарности фанату.

По пути на Петровку ему вспомнились слова Кости Андреева: «А иерархия скифская?.. Не нашей чета! Тем более не уголовной. У них, между прочим, татуировка на руках означала принадлежность к высшей касте». Ни к селу, ни к городу оброненная фраза в свете мелентьевского рассказа обретала важный смысл: речь шла о праве на татуировку согласно принадлежности к касте! Если исходить из этого, то уголовнику Сотову просто не полагалось иметь татуировок на руках — «царственным скифом» он явно не был. Почему-то не было татуировки и у Давыдова. Почему? Что отличало его от «соратников» — Отарова, Реусса, Войтенко?

Чтобы ответить на это, Каменев засел за их дела и, проделав сравнительный анализ биографий татуированных, нашел единственное и неоспоримое общее, что связывало троицу: в прошлом они были офицерами. Реусс — милиции, Войтенко — внутренних войск МВД, Отаров, демобилизованный в 1979 году в звании майора, после окончания Саратовского юридического института служил в прокуратуре юго-западного военного округа. В отличие от них Давыдов в армии не служил — по состоянию здоровья военнообязанным вообще не был. Таким образом, Каменев не без основания предположил, что буква О в аббревиатуре могла означать слово ОФИЦЕРЫ.

41

— Петр Иванович, к вам Двинский. Вы его вызывали?

Казалось, ничто уже не могло удивить Петра. После посещения дома Двинских он вычеркнул эту фамилию из следственного плана, смирившись с роковым совпадением отчества священника с искомым Никаноровичем.

— Проводите его ко мне.

Он старался не гадать, что привело к нему Серафима Васильевича на следующий день после похорон отца, но рой беспорядочных догадок прокручивался у него в голове все пять минут, которые потребовались неожиданному посетителю, чтобы преодолеть расстояние от бюро пропусков до кабинета.

— Извините, я без звонка, — поздоровавшись, заговорил Двинский.

— Ничего, Серафим Васильевич, проходите, присаживайтесь. Удалось кого-то вспомнить на фотографиях? — попытался угадать Петр.

— Не совсем так. Утром я рассказал матери о вашем визите. Она заставила меня вспомнить события двадцатилетней давности, которые существенной роли в моей судьбе не сыграли, но все же имели место в нашей жизни. Это касается Елахова, о котором вы вчера спросили.

— Елахова?

— Да. Только это вовсе не фамилия. Это название маленького хутора, где родился отец и где на погосте были похоронены его дед, бабка и мать. Там оставался старенький дом, не дом даже — так, избушка на курьих ножках. Мы жили в райцентре, километрах в шестидесяти от Елахова, в городе Днепровске. Отец был настоятелем тамошней церкви, имел приличный дом с отоплением. Может, это лишнее?..

— Да что вы, Серафим Васильевич! Продолжайте, пожалуйста, и чем подробнее, тем лучше.

— Да… Так вот, незадолго до смерти деда отец забрал его к себе. Дед попросил похоронить его на елаховском погосте, и отец пообещал сделать это. Елахов — чудное место в километре от Днепра, избы в хвойном лесу, почти патриархальный уклад. Отец и свой век собирался доживать там. Дед умер 18 ноября 1974 года, но его сын не смог выполнить данного ему обещания: к этому времени Елахова уже не существовало.