Запретная женщина, или Первая жена шейха - [7]

(Ты ведь знал, что это надолго, правда?…)

МЕЖДУ НЕБОМ И ХАЛИДОМ 1980–1985 годы

Я теперь уже даже на секунду не могла себе представить, что мне придется довольствоваться одними лишь воспоминаниями. Я каждую ночь сгорала от нетерпения в ожидании утра, когда приносят почту. Наконец, на седьмой день, настал заветный миг: почтальон вручил мне долгожданное письмо из Дубая.

Обезумев от радости, я поспешила в свою комнату и разорвала конверт. Судя по обратному адресу, Халид жил в одном из пригородов Дубая, который назывался Аль Ваха.

Дорогая Верена!

Двенадцать часов назад мы с тобой расстались, и я уже двенадцать часов думаю только о тебе. Целый день я бродил по дому как неприкаянный. Но сейчас на небе луна, и я знаю, что ты со мной. Я вспоминаю о нашем уговоре — о луне. Надеюсь, ты не забыла? Луна — это единственное, на что наши взгляды могут устремляться одновременно, соединяясь в одной точке…

В конце было написано: «…я люблю тебя, и это навсегда». Слова Халида ещё больше укрепили мое чувство. Эта весточка вмиг сожгла все мосты за моей спиной.

С того утра письма из Дубая приходили почти ежедневно. (Что было за пределами всех моих мечтаний.)

Отвечая на них и едва успевая записывать льющиеся из души слова, я слушала отрешенные звуки арабской музыки. А ещё я слушала английские песни-воспоминания. Халид купил их в Дубае и записал для меня на кассету. «I don’t like Mondays» Боба Гелдофа, «We don’t talk anymore» Клифа Ричарда и другие. Они теперь постоянно гремели у нас на всю квартиру. Кроме того, через Персидский залив то и дело летели маленькие подарки и фотографии. Вещи, которые можно было увидеть, услышать или понюхать. Мама и обе мои младшие сестры, которым вся эта история вначале показалась увлекательной, теперь все больше тревожились за меня.

Во мне постепенно росла жажда следующей встречи. Я твердо надеялась на какой-нибудь знак из пустыни. Но ничего не происходило. Во всяком случае, ничего конкретного. Тем временем приближалась весна, и вскоре грянуло смертоносное известие — сообщение, которое привело меня в отчаяние.

«Америка, США, в два раза дальше, чем Арабские Эмираты», — гудело у меня в ушах.

Мой Халид с гордостью поведал мне, что следующие семь лет он проведет в Калифорнии в качестве студента университета Беркли, изучая ядерную физику. А что делать мне? Ни слова о том, где и когда мы наконец снова увидимся. Не говоря уже о намерении взять меня с собой в Калифорнию. Где же любовь? И что он потом собирается делать со своей ядерной физикой в пустыне? Мои мысли то и дело опережали друг друга. Я не исключала, что Халид мог завести новые знакомства и забыть меня. Он почти вскользь, как бы невзначай, сказал, что, как только по прибытии в Калифорнию узнает свой новый адрес, сразу же напишет мне. Слабое утешение. Я почувствовала болезненный, жгучий укол в сердце.

Я ещё не решила что, но что-то должно было немедленно произойти. Мне необходимо было уехать куда-нибудь далеко. Я не намерена была сидеть сложа руки и ждать развязки, которую нетрудно было себе представить. Здесь все слишком болезненно напоминало о нем. Стопки писем, фотографий и кассет, моя вечно заплаканная подушка — все причиняло боль. Мне просто необходимо было уехать, и как можно скорее. Всегда можно что-нибудь придумать.

И вообще. Если там ещё сохранилась хоть искра любви, мой отъезд из дома должен встревожить Халида. Должны же у него, в конце концов, возникнуть опасения, что я ускользну от него?

Признаюсь, мысль мне понравилась. У меня в голове уже созрел план: среди знакомых моих родителей был один греческий бизнесмен, мистер Левентакис, женатый на швейцарке. В Цюрихе у него было агентство моды, и поэтому он регулярно бывал в Афинах, где находилось его производство текстильных товаров. Не прошло и недели, как я смогла приступить к реализации своего плана. Я «телеграфным стилем» написала Халиду в Дубай, что направляюсь в Афины и, в свою очередь, сразу же напишу ему, как только узнаю свой новый адрес.

Ослепленная обидой, я совершенно не подумала о том, что для него означала учеба в США, какая это была для него честь. И о том, что в Европе у него просто не было альтернативы, ни по специальности, ни в смысле престижа, и он все равно не мог бы оказаться где-нибудь здесь, поближе ко мне. Во всяком случае, вместо того чтобы поздравить Халида, я причинила ему боль.

Через три недели я, доверившись судьбе, села в самолет, вылетающий в Афины.

К моей досаде, я так и не дождалась ответа из Дубая. Время тянулось мучительно медленно. Мой план уже должен был сработать, но ожидаемого эффекта пока не наблюдалось. Халид просто молчал. Постепенно во мне стала расти тревога.

В день отъезда почтовый ящик тоже был пуст. Меня терзали сомнения. Может, я неверно выбрала тон письма? Может, он оказался слишком холодным и резким? Неужели я в своей обиде за несколько мгновений, несколькими словами все испортила, убила нашу любовь? Но обратного пути уже не было: такси в аэропорт уже стояло перед дверью.

* * *

В хаосе афинского уличного движения, у площади Синтагма, находился универсальный магазин тканей и одежды, который должен был стать моим рабочим местом. Его владелец, мистер Петропулос, и наш цюрихский знакомый подвергли мое терпение серьезному испытанию. Они несколько часов подряд болтали за кофе и сигаретами о стоящих передо мной задачах и о моем гонораре. Из-за жары и табачного дыма в кабинете моего будущего шефа уже почти невозможно было дышать. В конце концов, я в изнеможении согласилась на работу декоратором в магазине за пару греческих драхм и бесплатное жилье. Я не стала протестовать, даже когда увидела свою жалкую комнатушку под Акрополем. Короче говоря, выбор у меня был простой — либо я лечу первым же рейсом домой, либо… остаюсь. Эта дилемма грозила свести меня с ума.