Запоздалые истины - [37]

— Народ же видел! Людей на кладбище было, что на демонстрации. Весь поселок пришел.

Рябинин вдруг ощутил, что он тоже недосыпает. Ему тоже захотелось сесть на высокий пень, безвольно уставиться в стену и смотреть в нее, смотреть...

— Что видел народ, Вера Гавриловна?

— Этот мужик, Колбасин, подошел к гробу и взмахнул рукой, вроде как замахнулся. У меня аж сердце заколодило.

— И что же?

— А вы не знаете? Вот так следователи! Лет семь назад случай был... Жили два брата, и вот одного задушили. А убийцу не найти. На похоронах-то второй брат стал прощаться, поцеловал покойника да руки на его шею и положил. Жена убитого без сознания свалилась. Этого братца тут же арестовали. И он признался. Испокон веков известно... Когда убийца видит погибшую жертву, то повторяет свои подлые движения.

— И все?

— А чего еще?

Где-то Рябинин видел формулу эмоций, выведенную психологами. Радости или печали случаются при несовпадении информации о своей потребности с информацией о своей возможности. Тогда он в этой формуле усомнился — уж больно она казалась простенькой. Похоже, что этот допрос убедил его... Их сильнейшая потребность в информации об убийце не совпала с информацией об их возможностях, а вернее, о возможностях гражданки Киселевой.

— Подпишите протокол, — сказал Рябинин.

Уходя, она прощально оглядела комнату и весело поделилась:

— А у вас тут сплошные чучела...

Инспектор так и промолчал весь допрос. Он опять смотрел тем неживым взглядом, который испугал Киселеву.

— Может, проверим этого Ковбасу? — попробовал расколдовать его Рябинин.

— Все мужчины поселка проверены. В день убийства гражданин Ковбаса спал после дежурства с девяти утра до семнадцати вечера.

7

Утром Рябинин сходил в детский сад и допросил почти всех работниц. Как там по-латыни... О мертвых или хорошо, или ничего. Слежевскую хвалили — прекрасный организатор, справедливый человек, отзывчивая женщина... Мужа жалели — остался с двумя детьми. И ни намека на след преступника.

Рябинин вернулся в клуб, никого не нашел, перекусил макаронами и теперь брел по озябшей улице. Под ногами похрустывали мелкие лужи, запечатанные белым ледком, который был расписан овальными полосами, как шлифованный агат.

Видимо, разговоры в детском саду как-то передались ногам, и Рябинин знал, что они несут его к дому Слежевского. К чужому горю. Почему оно трогает нас? Говорят, совесть, сострадание, гуманизм... А не проще ли, не трогает ли человека чужое горе потому, что он боится такой же участи для себя? Одиночество грозит каждому...

Рябинин вошел в избушку удивленно — ее хозяин сидел за столом перед чашкой остывшего чая, будто и не вставал со вчерашнего дня.

— Вы бы прошлись, — сказал Рябинин.

— Я утром был на кладбище.

— Сходили бы на работу.

— Отпуск дали...

Следователь разделся и сел на свой, уже обжитой кусок скамейки — боком к доменному жару плиты. Слежевский молча налил ему чаю. Рябинин начал пить с тихим удовольствием — сегодня чай попахивал мятой.

— Зачем вы ходите на кладбище? Зачем лишний раз травите себе душу?

— Мы прожили девятнадцать лет...

Рябинин вспомнил его слова:

— Вчера вы сказали, что любовь не важна...

— А вы знаете, что такое любовь? — почти насмешливо спросил он, видимо, и не рассчитывая на ответ. — Это когда рядом с тобой спит человек, а ты его видишь во сне. Да-да! Боишься расстаться с ним на время сна.

— Вы так... любили свою жену?

— Мы так любили друг друга. Есть дурацкая песня со словами: «Осторожно, любовь-любовь...» Мол, ее надо оберегать. Да влюбленные горы могут своротить! По себе помню.

В его жарких словах что-то показалось Рябинину неточным. Да, «по себе помню». А почему не «по себе знаю»? Разве он говорит о далеком прошлом? Впрочем, у любви столько оттенков, сколько прожитых лет.

— Когда она уезжала, знаете, что я делал? Бежал с вокзала домой. Она была дома.

— Как дома? — не понял Рябинин.

— Вещи ее дома, фотографии ее, запах ее...

Слежевский схватил погудывающий чайник и влил свежего кипятку в чашку следователя со странной силой — едкие брызги мелко блеснули на желтом дереве. Заварку он вливал после, уже спокойнее.

— Спросите меня, что я тогда делал?

Чуть выпуклые глаза Слежевского смотрели без тени иронии. Тонкие губы и почти впалые щеки были недвижно-крепки, лишь усики дрожали почти неприметным тиком.

— Ну, и что вы тогда делали? — улыбнулся Рябинин.

— Я был с Анной. Для меня тогда впервые открылась примитивнейшая тайна — счастье быть рядом с человеком. Не работать вместе, не общаться, не говорить... А просто ощущать его рядом и наслаждаться этим. «Что ты делал? Я был с близким человеком. Да, но что ты делал? Я был с близким человеком!» Вы меня понимаете?

Рябинин кивнул. Следователю нужно знать право и текущее законодательство, криминалистику и достижения современной науки, жизнь и свои профессиональные тонкости... Но прежде всего нужно знать человека. А уж как ты его познаешь — наукой ли, опытом, интуицией — твое дело. Следствие — это человековедение. Поэтому Рябинин кивнул уверенно.

— Мы днями сидели друг с другом молча. Как два живых истукана. И нам было так хорошо, как никогда не бывало. Что же такое любовь? — в который раз спросил он.