Запоздалые истины - [30]

— Юрий Никифорович, вы мне нужны.

— К сожалению, уезжаю на совещание.

— На какое совещание?

— В главк. О выпуске диетических сортов хлеба.

— Юрий Никифорович, вы поедете со мной в. прокуратуру.

— Меня уже ведь допрашивали.

— Юрий Никифорович, я предъявлю вам обвинение.

— Может быть, потом я успею в главк?

Он не знает, что такое «предъявить обвинение»? Не понимает, что его отдают под суд?

— Юрий Никифорович, в главк вам больше не нужно.

— Как не нужно?

— Я отстраняю вас от работы.

— А вы имеете право?

— Да, с санкции прокурора.

Он медленно свинтил ручку, поправил галстук и принял какое-то напряженное выражение, словно Рябинин намеревался его фотографировать. Незаметные губы обиженно сморщились. Взгляд уперся в застекленный шкаф и утонул там в кипах старых бумаг. Залысины вдруг потеряли свой сытый блеск и мокро потемнели.

Рябинин смотрел на директора, ожидая от себя жалости — доброты своей ждал. Он ведь тоже человек мягкий. Что ему стоит оставить Гнездилова в этом кабинете? Пусть суд решает. Да и под суд можно не отдавать, найдя кучу смягчающих обстоятельств и веских причин. Пусть работает. Директор будет доволен. Довольны будут многие работники, привыкшие к его мягкости. Довольны будут в главке, избежав скандала. Вот только государство... Да те люди, которые сеют, убирают, мелют и возят зерно...

— Вы обвиняете меня в халатности?

— И в злоупотреблении служебным положением.

— Воровал же механик, не я...

— А вы ему не мешали.

— В сущности, это лишь халатность.

— Но вы отдали распоряжение выбрасывать порченый хлеб.

— Я же объяснял, что обстоятельства не позволяли его перерабатывать.

— Юрий Никифорович, обстоятельства всегда мешают и всем. Ценность человека измеряется его способностью противостоять обстоятельствам.

— Это все общие слова! — вскипел директор, — наконец-то вскипел.

До сих пор Рябинин стоял посреди кабинета, ожидая конца этого преждевременного разговора. Но, задетый вспышкой директора, он прошел к его столу и опустился на стул нетвердо, на минутку.

— Юрий Никифорович, а вы бы хотели остаться директором?

— Меня еще никто не снимал.

— Вы же не умеете руководить...

— Откуда вам это известно?

— Человек, у которого в квартире течет кран, не может руководить заводом.

— Опять общие слова.

— Юрий Никифорович, вы отдали завод на откуп жулику! Ваша доля в этой шайке...

— У меня не было доли, и я не знаю никакой шайки, — перебил директор.

— Шайку вы знаете, и доля была. Только ваша доля пошла на оплату вашего покоя!

Рябинин тоже распалился. Его задела не логика директора, не желание защититься и даже не самообольщение, а та нервность, от которой помокрели залысины. Разволновался-таки. Когда хлеб горел, залысины не отсыревали.

— И вы не видите разницы между мной и механиком?

— Вижу — с вас больше спросу.

— Механик воровал, а с меня спрос?

— Потому что вы руководитель, а это отягчающее обстоятельство.

— Так сказано в законе?

— Нет, — признался Рябинин, — так думаю я.

Эта мысль — должностное положение отягчает вину — пришла ему вдруг. Он только удивился, почему она раньше не приходила, эта простая и очевидная мысль. Ведь в основе ее лежит другая очевидная: кому много дано, с того много и спросится. Почему ж об этом не догадались те юристы, которые изучают преступность в институтах, на кафедрах? Он завтра же сядет за статью. Впрочем, почему же завтра, когда впереди ночь?

— Живешь, работаешь. Ради чего... — сказал директор вроде бы уже не следователю.

— Да, ради чего? — эхом спросил Рябинин.

— Живу, чтобы работать, — сказал директор неправду, ибо так не работают.

— А для чего работать?

— Как и все, ради куска хлеба.

— Сколько же вы уничтожили кусков государственного хлеба ради своего? — тихо спросил Рябинин.

— Жизнь человека, товарищ следователь, это цепь нереализованных возможностей...

Директор суетливо обежал кабинет взглядом и остановил его почему-то на счетах. Прощался с ними? И тогда внезапная жалость все-таки вытеснила из души следователя всю его многодневную злость и обдала какой-то мягкой и ненужной волной. Рябинин тоже уставился на простенькие счеты, словно отгадка этой волны была в них, под ними.

— Вы еще придете сдавать дела, — хрипло сказал он.

Волна отхлынула так же внезапно, словно ее и не было. Да и не должно быть этой теплой волны. К чему она? К прощению? Но он не судья. Да и хлеб сгорел не его, не личный, а государственный.

— По-моему, вы перегибаете палку, — вдруг опять ожил директор. — Я сейчас же позвоню юристу и спрошу...

— Это надо спрашивать не у юриста.

— А у кого же?

— У тех, кто этот хлеб вырастил.

Какой суд их будет судить? Районный, областной?.. Но я бы для них придумал суд другой... Собрал бы всех ленинградских блокадников, и пусть бы они судили.

ЦВЕТЫ НА ОКНАХ

1

Как-то Рябинина спросили, почему авторы детективных повестей и фильмов обожают штампы. Сперва звонит телефон — ночью, ошалело, страшно...

Но был лишь вечер. Телефон позвонил негромко и даже уютно. Лида, доверчиво взяв трубку, сразу дрогнула бровями. Тогда трубку взял Рябинин и затих, прижимая ее к уху с ненужной силой, будто не мог понять рапортных слов дежурного.

Потом в обожаемых детективных штампах звучала тревога, а герой после телефонного шока начинал суматошиться...