Заповедными тропами зарубежных стран - [22]
У японских национальных парков есть некоторые черты, сближающие их с английским парком Пик-Дистриктом, описанным выше.
Японские национальные парки таковыми «провозглашаются» в самом нейтральном смысле этого слова. Никаких изъятий земель, запрещений или ограничений традиционных занятий местного населения, даже если они наносят ущерб охраняемой природе парка, это провозглашение не несет. Например, половина территории национального парка Сато-Найкай (общая площадь — 66 тыс. га, а с акваторией — 183 тыс. га) находится в частном владении. Государству принадлежит лишь одна седьмая его часть, а непосредственно Отделу национальных парков Министерства здравоохранения — лишь 0,4 %. Территория Национального парка густо заселена, ведется интенсивная хозяйственная деятельность, связанная с использованием природных ресурсов. Провозглашая определенную территорию национальным парком, японские государственные власти могут только надеяться, что землепользователи проявят сознательность и будут гордиться тем, что живут и работают в одной из самых прелестных местностей Страны восходящего солнца. Обычно местные жители приветствуют объявление местности, где они живут, национальным парком, поскольку это не накладывает на них почти никаких ограничений, а, напротив, приводит к получению дополнительных прибылей от туризма.
Один из самых посещаемых в Японии — национальный парк Никко. Каждый год здесь бывает около 10 млн. человек. Из Токио комфортабельный поезд доставит вас сюда за 3 часа. Некогда этот район, расположенный среди вулканов, альпийских лугов, прорезанный глубокими ущельями, бурными реками и водопадами, был местом религиозного поломничества. В начале XVII в. первые сегуны из династии Токугава — Иэясу и Иэмицк — предприняли в Никко строительство мавзолеев. Ювелирное искусство архитекторов получило великолепную оправу живописного ландшафта, основной тон которого задается японским кедром — криптомерией. Никко — единственный национальный парк Японии, в котором имеется небольшой музей естественной истории (открыт только летом). На территории парка много населенных пунктов. На его реках построены гидроэлектростанции. В парке рубят лес, добывают серу.
Более или менее дикая природа охраняется лишь в сравнительно отдаленных национальных парках, например Дайсен близ побережья Японского моря, занимающий почти 12,5 тыс. га. Здесь оказалось возможным установить некоторые ограничения хозяйственной деятельности, поскольку половина площади парка принадлежит государству, а в частном землевладении находится всего 1 тыс. га, включая территорию деревни Дайсенжи. Надписи у входа в национальный парк Дайсен запрещают охоту, рубку леса, разработку ископаемых. Девственные леса из тиса и бука отнесены к категории «участков специальной охраны». Несмотря на удаленность от населенных мест и труднодоступность, национальный парк Дайсен посещают ежегодно 600–700 тыс. человек, которых привлекают сюда первобытность природы, возможность покататься на лыжах со склонов Дайсена, посмотреть на остатки нескольких храмов. Японские национальные парки, как и филиппинские, не типичны для континентальной Азии, об охраняемых территориях которой пойдет речь ниже.
Богдо-Ула — священная гора
А. Г. Банников
Богдо-Ула осенью
Фото A. Банникова
Столица Монголии Улан-Батор и гора Богдо-Ула — неотделимы. Богдо-Ула встречает вас первой, откуда бы вы ни подъезжали к городу. Она провожает вас в далекую Гоби, встречает на перевалах к западу, провожает на север, когда вы покидаете страну.
Улан-Батор подошел теперь к самой реке, и лишь два рукава неширокой Толы отделяют город от лежащей к югу горы. Богдо-Ула на 900 м поднимается над долиной реки (абсолютная высота ее — 2215 м). Она всегда перед глазами, однако не сужает широкие монгольские просторы, не давит на город, а лишь создает ему чудесную оправу. Плоская вершина и мягкие очертания склонов, уходящих на запад и восток за горизонт, необычайная гамма постоянно меняющихся красок создают настроение покоя.
В какой уже раз я отправляюсь на Богдо-Улу. Еще в холодных утренних сумерках конца июня мой спутник привел оседланных лошадей. Быстро проезжаем пустынные улицы города, и копыта лошадей гулко стучат по деревянному в те годы настилу моста. Поворачиваем вправо мимо невысокого обрыва, подступившего к самой реке. Десятки коршунов кружатся над окраиной города, пролетел ворон, где-то наверху послышались первые голоса клушиц, они теперь гнездятся не только в скалах, но и в нишах каменных домов. У самой дороги танцуют, приседая на крошащихся серых плитках глинистых сланцев, быстрые каменки.
Обрыв отступает влево, и открывается широкая долина, покрытая низкотравной горной степью. Быстро поднимаемся по степной пади. Недалеко от опушки леса даем отдохнуть лошадям. Слева внизу видны белые грибы юрт, над которыми вьются сизые дымки, вдоль склона легко скачет всадник, и в утренней тишине слышен его напев, такой же прозрачный и звучный, как степные крики красной утки, клушиц и журавлей.
Солнце поднялось высоко и пригрело остывшую за ночь землю. Видно, как в 50 —100 м ниже нас по узеньким тропам, веером расходящимся от нор, засновали кажущиеся почти белыми в лучах солнца полевки Брандта. На противоположном склоне пади вышли пастись сурки-тарбоганы; вдруг один заметил нас и опрометью бросился к норе, смешно подбрасывая жирную спину. Добравшись до норы, он осторожно прижался к земле и время от времени коротко и хрипло взлаивает, дергаясь при этом всем телом, отчего его хвост, прижатый к спине, взлетает вверх, как сигнальный флажок.
