Запонь - [23]

— Сколько тут до Шондориц?

— Двадцать семь будет по дороге, а если через Кондозеро, лесом, то меньше. Не знаю, хожено нонче или нет.

— Не хожено, дак я первый буду, — сказал Даргиничев. — Надо у них насчет локомобиля разнюхать. Нам бы он очень сгодился на первый случай. Председатель-то в Шондорицах не Андрей ли Иваныч, хромой?

— Он. Один и оставши в Шондорицах над бабами командир. Вековечный председатель. Хороший мужик, работящий. Теперь его дело тараканье, на печке усами шевелить. Батальон у них размещенный в Шондорицах или дивизион, уж не знаю. От командира части все и зависит, без его разрешения ни в лес за дровами, никуда.

— Поглядим, что он за гусь, этот командир, — сказал Даргиничев. — Вызывать меня будет Астахов или из Вяльниги кто, скажешь, пошел по колхозам выяснять наличие местных ресурсов.

3

Морозный, сыпучий снег раздавался под ногой, идти было легко. Следом за валенками тянулись две борозды, в отвалах борозд искрились снежинки. Лес обрядился в изморозь. Протаяло небо, повсюду легли подвижные, легкие синие тени. Ночью зайцы натоптали тропы. Через дорогу прыгала белка. Прометала ровную стежку лиса. Синица пикала на березе. Прянули из-под снега тетерева, оставили по себе радужный сполох снежной пыли.

Даргиничев радовался ясному дню в лесу. Радовалось его тело: ноги, грудь, горло. Смоляной студеный воздух вливался в него, свежели сердце и голова. Он шел все скорее. Сияло над лесом солнце. Лес справлял свой престольный праздник. Обида, смута, потемки последних дней растворялись в морозной ясности. Вчера еще жизнь казалась Даргиничеву рухнувшим домом. Хотелось рвануться из-под обломков, уйти, оскалить по-волчьи зубы и драться. Вчера он не думал о завтрашней жизни. Все клином сошлось...

Директор сплавной конторы шел зимним лесом, лес был вверен ему. Лесная тишь означала простой, непорядок. Он прикидывал, как тут разбить делянку, сколько будет кубов, сколько потребуется лошадей на трелевку. «Ладно, будем здесь воевать, — говорил себе Степа. — Второй фронт откроем. Откроем второй фронт. Если о жизни думать, без лесу не обойдешься. На кресты тонкомеру нарубить — нехитрое дело. Если в лес направляют людей — значит, думают жить. Значит, думают жить...»

Даргивичев думал об Алевтине, жене, и опять выходило, что только работа давала надежду. Только работа. «Нуль без палочки я сейчас, — думал Степа Даргиничев. — Директор без коллектива, без производства, без техники. Бреду по лесу, как дезертир. Только обреза не хватает».

Он улыбнулся: «Раз нужен лес, то без Степы не обойдутся. Не обойдутся без Степы. А там поглядим».

4

В Шондорицах топились печи, пахло березовым дымом, снег иссечен машинными, тракторными колеями, слышался звук моторов, по улице двигались люди. Все эти знаки артельной, деятельной жизни обрадовали Даргиничева. У околицы его остановил часовой. Степа спросил, как найти командира части. Командир оказался навеселе, и что-то сразу не понравилось Даргиничеву в этом капитане, в отекшем, несколько обветренном, мятом его лице. Капитан хмурил взгляд, глаза его, навыкате, с кровяными прожилками, мутнели, он засовывал пальцы под широкий ремень, сгонял к спине складочки гимнастерки. Живот был у капитана не то чтобы велик, но был! «Не гораз ты лиху хватил ка войне, — подумал про капитана Даргиничев. — Гарнизонный пьянчуга».

— Ты кто таков? — спросил капитан.

Даргиничев был моложе этого капитана. Свежий он был, загоревший на зимнем солнце. Глядел открыто, светло, с почтительным добродушием.

— Директором я назначен сплавной конторы в Вяльнигу, товарищ капитан. Вот мои документы.

— Ты кто таков? — сказал капитан. — Видали, ребята, директора? — обратился он к сидевшим с ним за столом лейтенанту и старшему лейтенанту. — Вот он, вот, живой директор. Мы тут воюем, а он директор. Над кем ты директор-то, а?

— Да я и сам не знаю, ребята, — сказал Даргиничев, весело глядя в глаза капитану. — Решением обкома и Военного совета меня сюда направили. Одна кобыла мне тут оставлена была в подчинение, и той пришлось секим башка делать. На суп пустить.

— По твоей роже не видно, чтобы ты сильно недоедал, — сказал капитан.

— Нам грех в лесу жить да зубами ляскать. Мы как бобры: дерево спилим, тем и сыты бываем. Как бобры... Если надо, и спиртику нацедим. Нашего, лесорубского сучка.

— Еще тот бобер, — сказал капитан. — Мы сейчас с него шкуру сымем... — Он хрипло засмеялся, оборвал смех кашлем.

Даргиничев, улыбаясь, достал из висевшей у него на боку сумки черную бутыль, заткнутую шматком газеты, выставил ее на командирский стол. Он сказал, что вскорости принимает себе в подчинение шестьсот ленинградских девушек. Тут поблизости их расселит. Лейтенанты оживились.

— Ты, директор, мастак заливать, — сказал капитан. — Жаль, тебя с нами не было, когда нас десантом выбрасывали на остров Лункулансаари. Скучно нам там было. Может, повеселил бы.. — Капитан оглаживал под ремнем гимнастерку, как-то вскидывался, озирался, гневно супил брови. Спирт не веселил капитана.

Когда Даргиничев заговорил о жмыходробильной машине, капитан, не дослушав, сказал: