Запонь - [22]

— По совместительству, может, когда придется тебе и приглядеть за парнем. Чаем его попоить. Такие у нас дела, Петр Иваныч. Три мужика — вся наша семья. Без женского персоналу остались. Мама наша гораз далеко.

— Само собой, Степан Гаврилович, — сказал Петр Иваныч, — мальчонка с соображением. Не маленький уж. Что надо, все будет сделано... Какой разговор.

— Некогда разговаривать нам с тобой, — сказал Даргиничев. — Через трое суток сюда прибудут блокадницы. Девушки ленинградские. Наголодались, на ногах не стоят. Будем с ними запонь держать.

— Ай-я-яй, — покачал головой Петр Иваныч. — Ну, дела-а...

— Хозяйство я у тебя принимать по акту не буду, — сказал Даргиничев. — Так, на слово поверю. Кони есть у тебя, хоть одна завалящая лошаденка?

— Одна, Степан Гаврилович, некована стоит, ноги сбивши. Овсом прикармливаю ее, два мешка, что списанный был, мышами весь трачен. На живодерню ей и дорога. Кожа да кости.

— Пошли-ка взглянем на твоего рысака, — сказал Даргиничев. — Под седло не сгодится, значит, пустим на суп. Супу нам много потребуется, Иваныч, барышень наших кормить. Накормим — будут работать. А не накормим — грош нам с тобой цена. Грош цена.

— Какой с его суп, — сказал Петр Иваныч. — Только разве на мыло...

По цельному снегу они протоптали след до конюшни. Дверь в ней была подперта колом. Когда отворили ее, на свет поднялась лошадиная голова; шевельнулись ноздри, нижняя губа отпадала, выставлялись желтые зубы. Лошадь прядала ушами, как бы приветствуя и жалуясь, о чем-то прося. Она лежала на боку. Заржала, будто закашляла. Уронила голову. Подтянула ноги, хотела подняться, но не могла. Пегая ее шкура была в инее, ноги все в язвах, в парше.

Даргиничев достал из кобуры наган. Лошадь косила на человека выпуклым влажным дымчатым глазом. Даргиничев приставил наган к ее уху и выстрелил.

Вышли на снег. Петр Иваныч подпер дверь конюшни колом.

— На первый случай будет обед, — сказал Даргиничев.

— Какой уж обед. Собаки и те погре́бают... — пробормотал Петр Иваныч.

— Ты вот что... — Даргиничев вдруг задохнулся, губы стали синюшные. — Ты мне это брось. — В голосе его зазвучала гневливая астаховская нота. — Нам еще, может, похуже, чем собакам, придется тут лиха хватить. Ты если брезговать будешь собачьим кормом, я тебя выкину отседа, как труп. Как труп, выкину. Сами мы живы будем или помрем — это дело четвертое. Четвертое наше дело с тобой. Мне, может, пулю в себя пустить проще, чем в эту животину. Дело нехитрое. А вот шестьсот человек накормить, которые не евши, может, три месяца... Чтобы была животина ободрана и разделана к вечеру. И чтобы я от тебя не слыхал больше этого паникерства, Петр Иваныч...

— Будет сделано, Степан Гаврилович. Я тут один сижу дак... Ум за разум заходит...

— И еще ты вот что... Ты из каких сам-то мест?

— Здешний я, кыженский родом... Из Кыжни.

— Ты, Петр Иваныч, прикинь-ка в уме, кто где остался из стариков, по деревням и на лесоучастках. Я их всех знал, да оторвался последнее время. На Сярге должны быть деды и на Шондиге кадровые лесовики. Без них нам кто будет пилы-то править да топоры точить? Пилить девка научится, а вот развести пилу — уж ау, ни одной не дано. Деды нужны нам, пущай пилы правят. Рыбка есть в Вяльниге. Девок пущай учат уму, а рыбку ловить мы их настропалим. Без стариков нам ее не достать оттуда. Мережу не всякий поставит. А деды могут. И место знают.

— Да как не знать, Степан Гаврилович... Была бы сетка, а рыбка никуда не девши, вся тут по ямам стоит…

2

Позвонил Астахов, спросил, как дела.

— Мясозаготовкой занимаемся, — сказал Даргиничев. — Какая ни есть животина осталась — секим башка ей делаем. Но только что без хлеба не выживем, хлеба не подвезут — считай, что вторая блокада. Без хлеба работы с людей не спросишь. Не подымешь людей.

— Ты, Степа, вот что, — сказал Астахов. — Ты будь готов к тому, что хлеб тебе зерном отгружать будем. Сегодня в ночь отгрузим вагон. Муки ни мешка нет на складе. Вологодскую рожь нам дают. Немолотую. Придется тебе самому помол организовать. В колхозах позондируй почву, может, где мельничка сохранилась...

— Навряд ли, — сказал Даргиничев.

— Ну, в общем, так... Гляди сам. Считай, что еще повезло нам с зерном. Зерна много, хватит на первое время. Потом все отрегулируется, войдет в норму. Мельничать и пекарить тебе пока что самому придется. Ты будь готов к этому.

— Понятно, Иван Николаич, — сказал Даргиничев. — Снежку нам подвалит — беда... Из снега хлеба не спечь. Будет зерно — это уже полдела. Уже полдела...

— На мельников нам приказано переквалифицироваться, — сказал Даргиничев Петру Иванычу. — Рожь вологодскую будем молоть. Мельницы не нашлось в Вологде. А нам хоть в ступе толочь... От мудрецы, ей-богу...

— Водяные-то мельницы порушены все, — сказал Петр Иваныч. — Паровая была во «Второй пятилетке», дак тоже из строя вышоццы. Раскулачена вся подчистую.

— Под Афониной Горой, в Шондорицах, мы ехали, у меня на механизмы наметанный глаз, там вроде локомобиль из снега торчал, у скотного двора в аккурат...

— Дак там у них, в Шондорицах, оказия такая была — жмыхи мельчили для скота. Два жернова там и привод к локомобилю. Прошлый год у них она пущена была, тарахтелка. Не знаю, цела ли, нет сей год...