Запонь - [14]

Лесничих Даргиничев не любил. Он говорил с трибуны, и просто так, приходилось к слову, что зря отделили лесхоз от сплавной конторы, что у лесхоза ни техники, ни людей. «Лесничий на мотоцикле в лес укатит, поллитру разопьет на лужайке, вот и вся у него забота. Отдачи от них никакой. Только палки вставляют в колеса. Волынят с отводом лесосек. За техникой все равно ко мне же бегут. Без техники не подступишься к лесу и лесопосадок не произведешь... Одно упрощение получается. Я бы лесничества все разогнал, лесничих передал в штаты лесозаготовительных предприятий. Пущай бы узнали, как план в лесу выполняют. Порастряслись бы немножко...»

Деревня была хороша. Не поселок-времянка на лесоучастке — деревня, старое село Островенское. Избы обшиты вагонкой, все повернулись лицом к реке. Высоко на фасадах — по пять окошек. В палисадниках рябина, сирень, смородина. На шестах повешены мережи. Источенная дождями до седины часовня со шпилем. Полыхающие охрой кладки ольховых дров. Собаки выкатывались из-под изб, совались под самое колесо, голосили и, справив долг, отставали.

Даргиничев повернул в проулок за скотным двором: унавоженной, растоптанной копытами грязью проехал на береговую дернину, остановился против высокой, как вся деревня, грудастой избы под железом, отворил калитку, громыхнул сапогами по крашеной лестнице, чуть пригнулся в дверях.

— Доброго здоровья, Макар Тимофеевич!

— Здравствуйте, Степан Гаврилович, я гляжу, никак ваша машина, да Георгий Степанович говорил, вы в Афонину Гору собирались... Сейчас самовар поставлю, с дорожки чайку... Волгло сей год, на зиму все не поворачивает... — Сивый дед поднялся из-за стола — газету читал, — вздел очки на лоб.

Даргиничев скинул ватник и кепку, прошел мимо русской печки за переборку. С кровати ему навстречу встал парень, сунул ногу в валяный опорок. Другая его нога была замотана чем-то, на культю надет шерстяной чулок. Он попытался шагнуть, но присел, покривился от боли.

— Серьезное что-нибудь? Перелом? — спросил у парня Степан Гаврилович.

— Да не-ет, ничево-о, потяну-ул, связка порвалась, — скучным, заунывным голосом ответил парень.

— Врачу показывал?

— Да не-ет. Заче-ем? Ерунда-а.

Даргиничев покачал головой. Гнев накалил ему шею. Губы брезгливо развалились.

— Кому это надо? Кто распорядился, чтобы ехать тебе? А если бы шею сломал? Начальник участка пущай бы мне подал заявку, я диски к пилам ему бы отправил. Утром машина в Верхнюю Сяргу пошла. А ты ночью на мотоцикле погнался. Черт те что... Герой нашелся. Почему у меня не спросил? Самовольничать вздумал. Так не пойдет, Георгий. Так не пойдет. Упрощение какое-то. — Даргиничев возвышался над парнем, давил на него своим голосом, гневом. Парнишка был молод, но лицо у него мужичье, шершавое, как доска, две складки прорезались на щеках. Жилистый, тощий, белесые волосенки свалялись. Глаз он не поднимал, стоял с поджатой больной ногой, без движения, без жизни в лице, в старой, серой от пота рубахе.

— Пока машина пришла бы, — сказал Георгий, — три «дружбы» простаивали бы, и трактору нечего делать. Полдня бы было потеряно. — Он тоже окал, как старший Даргиничев. Но мало, мало ему досталось от батьки — ни росту, ни стати, ни этой открытости взгляда и разговора. Весь парень был словно запруженный, присмиренный... Только упрямство сквозило в его запавших щеках, в синюшных губах и подрубленном подбородке.

— Жизни не знаешь, кидаешься, как щенок, — сказал Даргиничев. — Мать ночь не спала, и я на телефоне просидел. И тебе в постели теперь валяться. Спросить было надо, а так не пойдет, Георгий. Так не пойдет. Сапоги-то натянешь? А то снесем тебя с Макаром Тимофеевичем в машину.

— Я не поеду, — сказал Георгий. Он поднял глаза. Глядели они будто из глубины, из подвальных потемок, хотя были светлы, голубы.

Даргиничев сел на кровать, расставив кряжи коленок.

— Ты будешь делать, как я говорю, — сказал он сыну. — Пока что я распоряжаюсь. На предприятии и в семье. А ты гляди да учись. Учись, пока есть у кого. Собирайся, домой поедешь. Снимок сделать еще надо. Может, кость повредил. Мальчишество все.

— Без меня пилы опять запорют, — уныло сказал Георгий, громко втянул ноздрей воздух. — На третьем участке у них только один опытный вальщик, а так все халтурщики. И шофер у них, Коля Савельев, людей он возит, с язвой желудка свалился. Подменить его некому. Пешие на делянку они не пойдут. Еще те артисты...

— Много берешь на себя, — сказал Даргиничев. — Лишку берешь. Пуп надорвешь, кому это надо? С людьми надо учиться работать, людьми руководить, а не тыкаться носом в каждую дырку. Всех дырок не заткнешь. Начальник лесоучастка пущай беспокоится о доставке людей на делянки. А не доставит — мы спросим с него. Если надо, голову снимем…

— Начальник ладно если на верхнем складе управится погрузку организовать. Там у них кран вчера день стоял. Завтра график может сорваться. Никак мне нельзя уезжать.

— Не первый кран запортачили за двадцать-то пять лет. Не первого шофера хвороба хватила. Существует порядок, организованность нужна. Когда начальник производственного отдела ночью скачет на мотоцикле в Верхнюю Сяргу — это уже дезорганизованность. Упрощение. Так не пойдет. Собирайся, Георгий. Жена там с ног сбилась, искавши...