Запомните нас такими - [62]

Был у нас с Никитой загул. Но не такой. Чисто сухопутный. С дикцией у нас были нелады. «Скжт пжст гд зд пвн лрк». Попробуйте понять, что это означает всего лишь: «Скажите, пожалуйста, где здесь пивной ларек?» Но несмотря на дикцию, а точней, на отсутствие ее, Никита то и дело маме звонил. «Мама!.. докушивай шпроты!» В самом начале мы зашли к ней. Потом вдруг она перестала трубку брать. И когда добрались досюда и вошли в комнату — она уже умерла. На ковре лежала, с трубкой в руке. Видно — Ирку уговаривала Никиту простить.

Мамы тут нет теперь его. И комнату прозевали. Конечно, Ирка могла бы ее купить — но тут ей как раз предложили новую вазу. Опять был загул. Я, правда, лишь имитировал его. Но довольно добросовестно: с почечной коликой в больницу загремел. Поплачу вместе с Никитой: моя мама тоже умерла. «Мама приехала!» Стоило мне это сказать — и все бессмысленные дела отступали. Мама спасала меня. «Мама приехала!» Прости — потом я это уже говорил, когда ты не могла приехать, но спасала все равно. «Мама приехала!» Теперь больше нет у меня этой защиты. Обороняюсь сам.

Бурлаки — и мы в их составе — валялись в пышном тополином пуху. Канал тут делает свой очередной изгиб, оставляя под тополями круглую полянку, окаймленную речной оградой. За тополями — скукоженный домик, бывший ампир. А здесь — столики, стулья стоят. По случаю первого теплого вечера все коммуналки вылезли сюда — улучшили жилищные условия. Прихлебывают чай. В майках, домашних тапочках. Совсем тут домашний канал. Тихая Коломна.

Коля-Толя пришвартовал наш катер, повернулся к нам.

— Ну чего? Нравится тут?

— А тебе-то что? — спросил Никита враждебно.

— Так живу ж я здесь! — сказал Коля-Толя.

Вот это да.

Подвел к нам усатого старичка в выпуклых очках.

— Батя мой!.. Ни хрена, правда, не слышит. И соображает с трудом. На «Серпе и молоте» молотом бухал — оглох давно.

Смотрел старичок, тем не менее, сердито.

— Денег прошу у него на бизнес — не слышит ни хрена!

Заснули мы с Никитушкой на палубе катера — все же надо его оберегать. Проснулись мы рано, от крика:

— Пошел вон!

Как глухие-то громко кричат!

— Чтобы я, старый коммунист, в твоих спекуляциях...

Коля-Толя стоял на берегу, батя кричал из окошка вровень с землей.

— На вот! — Батя вдруг вышвырнул в окошко никелированный таз — белый изнутри, красный снаружи. Таз, проскользив по пуху, звонко стукнулся об ограду из сплошных, слегка вытянутых кверху чугунных «нулей».

— Лютует батя! — Коля-Толя сказал. — Бесится, что я его коммунистическую дурь в себя не впитал! Вот, таз мне швырнул. Каждый такой раз говорит мне, что я не его, что я по каналу вот в этом тазе приплыл — и он только вскормил меня, воспитал. Воспитал — это мы еще посмотрим! И еще поглядим — откуда я приплыл, в этом тазе! — Он гордо поглядел вдоль изогнутой набережной, потертых фасадов убогих старых домов. — Я ж и чувствую, что я не его!

Никита возбужденно глянул на Колю-Толю. Никита тоже на генеалогии помешан. Барон!

— Ну... так плывем? — взолнованно произнес Никита.

— «Плывем»? — Я показал на сладко спящих в мягком пуху бурлаков. — Вон, основная движущая сила общества вповалку лежит!

Никита яростно глянул. Ярость эта его знакома мне. Я и в его-то аристократическом происхождении сомневаюсь, и это бесит его...

— Ты вообще ни во что не веришь! — заорал на меня.

Видимо, плохо выспался.

— Счас сделаем! — Коля-Толя произнес.

Вот они теперь друзья! А я кто? Безродный изгой, никому не интересный, духовно пустой.

— Идем! — Коля-Толя скомандовал. Аристократические замашки уже бушевали в нем. Ко мне это приглашение вряд ли относилось, но я пошел... Нужен же двум генералам мужик?

Мы прошли по пуховому ковру (в пуху желтели мелкие семечки), прошли под низкой аркой в сырой, просевший к середине двор, через еще более низкую арку в совсем крохотный второй двор с облупленным флигелем и занимающей весь его фасад широкой каретной дверью. В глухом углу двора, где никогда не бывало солнце, сохранился серый тощий сугроб: середина вытаяла, и теперь он напоминал крыло.

— Вот... — озираясь, произнес Коля-Толя взволнованно. — Тут такая шпана жила! Все в зоне нынче. Я один уцелел. Ну — благодаря бате, конечно... этому,— добавил он. Явно расстроен их ссорой был. — Ну ладно! — утер глаза.

Дверь на грязных чугунных петлях медленно повернулась, и мы вошли под тусклые своды. Щелкнул выключатель. Так вот где его рай! Коля-Толя, оказывается, автомобилист! Но главное его увлечение, похоже, — механика, а не езда, у нас так в основном и бывает: ржавый корпус «Запорожца» стоит осями на кирпичах, вокруг масса запчастей. Полки, стеллажи — все заставлено.

— И наш подшипник тут есть? — проговорил Никита.

— Вашего тут ничего нет! Есть мое! — Звериный оскал капитализма проступил в нем.

— А катер — чей? — озверел и Никита.

— Ну катер... наш, — на некоторый социалистические уступки Коля-Толя все же шел. — Я ж лучший автомеханик в Коломне был! — Больше его волновали собственные переживания. — Пока не начался этот бардак!

А я-то считал, что это, наоборот, он генератор перемен.

— Да... жизнь обломала меня! — произнес он скорбно, имея тут в виду многое, в том числе и недопроявленный аристократизм.