Запомните нас такими - [41]

— А это как, престижный район?

— Ну что вы? Это же ад! Самолеты грохочут! — улыбается паренек.

Так вот где надо жить, чтобы почувствовать себя неудачником! Впрочем, такого тут полно. Таких четких «районов неудачи», как в Нью-Йорке, у нас пока, слава богу, нет. Но неужели — будут? Как тут. Квинс, Манхэттен, Бруклин, Бронкс — южный и северный, Нью-Джерси. Здесь называешь адрес — и все. С тобой все ясно. Меняется тон, меняется улыбка, которой встречают тебя. Здесь адрес стоит на лбу у каждого, как клеймо. «А какая именно стрит? Вест или Ист?» Все ясно. Да, нелегко это — поселиться в неудаче и увязать в ней за годом год, и потом адрес твой можно будет уже не спрашивать: и так видно, «с какой улицы парень»! У нас тоже будет так — поэтому волнуюсь. Не за друзей я волнуюсь. За себя. Мои нью-йоркские друзья — инженеры, врачи, художники, музыканты (так их звали у нас) — как они устроились? Их адрес! Вот что важно мне. Потому что это вопрос и моего адреса — скоро Америка будет и у нас, не спросившись, всех расталкивая по местам. Мои друзья здесь — это разведчики. Разведчики сурового будущего, пришедшие из нашего сурового прошлого.

Водитель — слышу я — простодушно рассказывает мне, как они растерялись тут поначалу, как оказалось вдруг, что ничего тут нет, к чему мы привыкли и лениво поругивали: бесплатное (почти что) жилье, лечение.

— Потом позвонили вдруг, — рассказывает он, — из одного-то фонда и говорят: можем вам выдать бесплатную страховку на детей! Значит — лечить их можно. Мы так обрадовались!

А до этого было нельзя? Да, все наши тут — безумцы, рванувшие вдруг сюда, почти не представляя, что их ждет. Ну а ковбои знали, что ждет их в прериях? Они — безумцы и храбрецы, первые испытавшие на себе объятия Америки, объятия будущего.

Мы выехали на Ист-Ривер, и за рекой, как горный хребет, встал Манхэттен. Вдруг у водителя задребезжал телефончик. Он послушал — и протянул его мне.

— Вас, — улыбнулся он.

Четвертое измерение

Я сидел в автомобиле, подъезжающем к Ист-Ривер (на том берегу громоздился Манхэттен), и разговаривал по мобильнику с издателем. Но не все, увы, было прекрасно: еще не приступив к литературным делам, мы слегка уже запутались, отношения наши напряглись — началось с того, что он не мог мне назначить место встречи. Как я понял, он тоже сидел в машине, впаянный в такой же автомобильный поток, в каком очутились и мы, и, чтобы рассчитать точное время и место встречи, требовалась чисто нью-йоркская виртуозность.

Вначале я, простодушно обрадовавшись его голосу, предложил для встречи пару мест, которые все знают: здание ООН (оно как раз было перед нами) или шикарный Рокфеллер-центр — мне очень там нравилось... Все это было отвергнуто им с тяжелым вздохом. Наверное, назначать место встречи там было так же глупо, как, например, у статуи Свободы, расположенной на маленьком островке... Но тогда где же? Почему он не ждет меня в офисе? Почему все тут куда-то мчатся? Больше так успевают?

— Дайте трубочку водителю! — уже раздраженно произнес он, будто я был в чем-то виновен.

Да, я был виноват — в том, что приехал. Жизнь ньюйоркцев, в отличие от нашей, более или менее ровной и плавной, — бурная, порожистая река с камнями и водоворотами, в которые никоим образом нельзя попадать. Попадешь — и в свою четко рассчитанную жизнь уже не вернешься. И один из самых страшных для них водоворотов — такой вот приезжий, не понимающий Нью-Йорка.

Я долго его не понимал. Я радостно звонил старому другу, с которым мы когда-то выпили тонну водки, — и вдруг — вместо радости слышал в его ответе откровенный ужас. «Все! Я погиб!» — явственно слышалось в этом вскрике. «Откуда такой ужас? — обижался я. — Ведь мы тоже кое-что понимаем, не из деревни приехамши!» Потом я осознал — что так бы, наверное, испугался я, если бы мне вдруг позвонил покойный дядя, умерший пять лет назад и к тому же известный своей бестолковостью, и предложил бы немедленно встретиться и поговорить по душам... «О чем с ним говорить? По каким душам? Он абсолютно не представляет реальной жизни, да еще и гордится этим, называя свою глупость бескорыстием и романтизмом. К тому же он наверняка придет не в то место и не в то время, как и положено романтику, и придется его ждать и разыскивать, а потом вместо намеченной четверти часа он будет болтать час!» — вот отношение ньюйоркцев к нам, особенно новых ньюйоркцев, которые еще слишком хорошо помнят разгильдяйскую нашу жизнь.

— Алло! — водитель взял трубочку.

— Где вы сейчас? — продребезжал голос издателя.

— Пытаемся въехать в Миддл-таун-тоннель, — ответил водитель.

— Я перезвоню, — сказал издатель и отключился.

Въехав в тоннель, сумрачный и душный, мы встали надолго. Мы попали в железный плен. «Трафик» — одно из популярнейших в Америке слов, означающих вообще-то дорогу, но чаще — такую вот пробку.

И снова трель телефона.

— Где вы? — голос издателя.

— В тоннеле. Стоим, — ответил водитель.

Упреков не последовало — видимо, издатель тоже где-то застрял, сдавленный машинами, пышущими жаром и бензином. Потом вдруг раздался шум движения — но не у нас, а в трубке.