«Запомните меня живым». Судьба и бессмертие Александра Косарева - [95]

ОТВЕТ. В ходе допроса выяснены тяжелые для меня факты, я отдаю в этом себе отчет, однако я повторяю, что врагом партии не был и ни к какой антисоветской организации не примыкал.

ВОПРОС. Подтверждаете ли показания Вершкова о вашей контрреволюционной деятельности с ним и о террористической деятельности?

ОТВЕТ. Спросите у него, категорически это отрицаю и считаю клеветой.

ВОПРОС. Но мы вас спрашиваем.

ОТВЕТ. Какой смысл я не понимаю, я говорю, никакой! Я говорю, никакого разговора о моей вражеской деятельности быть не может. Как и вообще о совместной контрреволюционной работе или о терроре. С Вершковым или с кем-нибудь другим у меня такой работы никогда в жизни не было. И когда вы ставите этот вопрос, я просто не понимаю, какой смысл Вершкову это говорить, я просто не понимаю».

Что же до блондинки, то получив карт-бланш от самого вождя, она стала одной из самых ярких разоблачительниц, вплоть до «дела врачей» и провокаторши Лидии Тимашук, которая сумела ее затмить.

Над Мишаковой не смеялись, ее боялись. Появление Ольги Петровны, где бы то ни было, не сулило людям ничего хорошего.

По Москве конца тридцатых катились слухи, будто Мишакова жена генерала НКВД и что имеет полномочия от самого Сталина проводить чистку в комсомоле. Теперь ее боялись даже некоторые члены политбюро, особенно Маленков — по вполне понятным причинам, нечего спать с кем попало! Ее опасался и черный иезуит Шкирятов, который курировал Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП(б). Да, он ей долго покровительствовал. Но тут дело зашло слишком далеко. Шкирятов был встревожен, потому что у него в ЦК накапливались письма с мест, анонимные, как тогда водилось, с жалобами на произвол Мишаковой, «комсомольской леди Макбет». В конце концов, жалобы обобщили и показали Сталину. Он вызвал Ярославского и сказал:

— Давай-ка, окороти эту суку!

Емельян Михайлович Ярославский — в бывшем миру Миней Израилевич Губельман — «окоротил»: побеседовал и оставил блондинку в покое. Правда, Мишакова и сама прекратила копать под комсомол. И предалась работе в сфере пропаганды.

Отсидела она войну инспектором ЦК КПСС, но в сорок шестом снова стала напоминать о себе всякими историями.

Красочнее всего их описывает Корней Чуковский.

«25 июня 1946-го. И. В. Сталин выразил свое неодобрение издающимся в СССР журналам и потребовал, чтобы они повысили свое качество. ЦК ВЛКСМ решил рассмотреть все журналы и каждому сделать свои предложения. Рассматривается каждый журнал дважды: сначала — у Мишаковой, потом, на основе первого рассмотрения, — у Михайлова».

18 апреля 1962 года, уже при Хрущеве, Корней Иванович в письме В.А.Каверину снова поминает Мишакову: «Что же касается меня, я застенчиво храню в памяти и никогда не забываю Вашей великодушной защиты моего «Бибигона» от глупой и распутной Мишаковой».

По этому поводу Каверин, спустя еще двадцать лет, вспоминает:

«Когда — уже в сороковых годах — был написан «Бибигон», его немедленно запретили. И Корней Иванович попросил меня поехать к некой Мишаковой, первому секретарю ЦК комсомола (здесь ошибка, Мишакова была просто секретарем. — А. К.).

Румяная девица (или дама), способная, кажется, только танцевать с платочком в каком-нибудь провинциальном ансамбле, благосклонно выслушала нас — и не разрешила».

Мне кажется, что по-настоящему блондинку «окоротили» во времена оттепели. Может быть, Хрущев лично против нее ничего не имел, но Мишакова могла иметь о нем негативную информацию времен 30-х годов. А Никита Сергеевич таких людей задвигал решительно.

В своих «Воспоминаниях» он пишет:

«Косарев был арестован, а Мишакова стала одним из секретарей ЦК ВЛКСМ и была поднята на щит как борец, с которого надо брать пример. Сейчас многим уже известно, что это были ненормальные люди. Мишакова, безусловно, человек с психическим дефектом, хотя и честный».

И еще:

«…в Москве Мишакова помогла уничтожить комсомольские кадры. Мишакова послала на плаху Косарева и других».

Когда одна из жертв Мишаковой, Валентина Пикина, после полной реабилитации будет работать в Комитете партийного контроля при ЦК КПСС, судьба вновь сведет ее с «леди Макбет».

В Комиссию на нее поступят десятки заявлений, в том числе и коллективных, с требованием исключить Мишакову из партии.

В присутствии Пикиной на коллегии будет расследовано персональное дело Мишаковой. И на вопрос Н. М. Шверника, каким же образом ей удалось оклеветать столько честных людей, Мишакова чистосердечно ответит:

— Ну я тогда ошибалась, товарищи! Я попала в тяжкую колею, искренне верила, что кругом враги!

В этот день, 28 июня 1956 года, Мишакову исключат из КПСС «за клевету на руководящих комсомольских и партийных работников».

Старую стукачку странным, почти маниакальным образом тянуло в старые места, где она раньше работала.

Когда ее погнали из любимой партии, она первым делом пришла на Маросейку, позвонила снизу заведующему общим отделом ЦК ВЛКСМ, просилась зайти в тот кабинет, который она с помощью доносов заняла в 1938 году — после сдачи Косарева. Зачем? Что ей хотелось? Снова хоть ненадолго вернуться в шкуру довоенной блондинки с голубыми глазами и глумливым выражением лица? Чтобы еще раз ощутить то сладкое, полузабытое ощущение, что никто не может слова супротив молвить, никто не станет спорить, если у тебя право крутануть ручку вертушки и попросить соединить с товарищем Сталиным…