Заплесневелый хлеб - [28]

— Ну, папа, мужайся! Сделай все, как я тебе говорил. Забери свои вещи и все, что осталось в мастерской, и сразу же отнеси ключи хозяину дома и владельцу мастерской. Не найдешь покупателя на вещи, отдай кому-нибудь даром. Сделаем доброе дело. Передай хозяину дома все, что я тебе сказал. Попроси его набраться терпения, если счастье улыбнется мне, он не потеряет ни одной лиры. А если он станет грозить, скажи, пусть делает, что хочет. Это преступление, так и скажи, преступление заставлять меня сейчас платить деньги. — Мастро Паоло кивнул головой. — А если будут спрашивать мой адрес, скажи, что не знаешь. Я не хочу, чтобы мне писали, особенно первое время. Пропади пропадом этот проклятый городишко.

Голос его прозвучал жестко, в нем было отчаяние.

— Исключая святых! — пробормотала Ассунта, словно разговаривая сама с собой.

— И они заодно! — сказал Амитрано и обнял тестя. Потом сел в машину и захлопнул дверцу. Шофер включил мотор. Высунувшись в окошечко, Амитрано еще раз сказал тестю — Как только мы устроимся, подумаем и о тебе. Потерпи. Тебе не придется долго ждать.

Мастро Паоло отошел от машины и еще раз оглядел всех — дочь, запеленатую внучку, внуков. Он с трудом удерживал слезы.

Машина тронулась. Все замахали руками. Махали долго, с отчаянием. Стоящие в подъезде женщины тоже махали им вслед и вытирали слезы.

V В Бари

Машина шла довольно быстро. Во всяком случае так казалось детям. До этого они еще ни разу не ездили на машине. В то время «балилла» была самым распространенным автомобилем. Когда про кого-нибудь говорили: у него есть собственная «балилла», это значило, что человек этот богат и занимает видное положение в обществе. Но та «балилла», на которой они ехали, была далеко не новая, с обшарпанной кабиной. Детям казалось, что она идет очень плавно, хотя на самом деле машину сильно трясло и всем приходилось крепко держаться за поручни.

Марко сидел спиной к шоферу. Перед ним одна за другой возникали картины, наплывая на предыдущие. Он то и дело поворачивал голову, чтобы заглянуть вперед. Для него все было ново. Он почти не смотрел на расстилавшиеся вокруг поля. Равнина при всем ее разнообразии представлялась ему всюду одинаковой. А там, где было море, картина менялась ежеминутно. Каждое проносившееся за стеклом машины селение напоминало Марко их городишко. Ему казалось, что все они похожи одно на другое: главная улица, сады, порт, рыбачьи лодки, которые по вечерам привязывали к причалу, люди. Эти селения с рядами белых, высоких, иногда трехэтажных домов — в нижних этажах черными дырами зияли открытые двери лавок, — с их вымощенными туфом кривыми улицами производили на Марко тягостное впечатление и пробуждали в нем какое-то незнакомое чувство. Так же как и люди, которых он видел на тротуарах, у лавок. Ему казалось, что прохожие с любопытством смотрят на них, хотя не знают ни его, ни его родителей. Может быть, по корзинке, которую мать держала на коленях, стараясь уберечь младенца от толчков, или по напряженному взгляду отца прохожие догадывались, что они удирают из своего городка.

Амитрано тоже смотрел на жителей тех селений, мимо которых они проезжали. Но его глаза останавливались на тех, чьи взгляды, одежда, каменные, изрытые морщинами лица выдавали крайнюю нищету. Они сразу же привлекали его внимание. Он видел их у въезда в селения, где некогда были ворота и застава и где теперь эти люди бесцельно простаивали целыми днями. Иногда он видел их у кладбищенских ворот; маленькие деревянные кресты, прикрепленные к ограде и находившиеся прямо над их головами, казались символом того креста, который каждый из них нес всю свою жизнь. Так было во всех окрестных селениях. Амитрано хорошо это знал и понимал, почему все эти люди провожают взглядом машину, увозящую его семью. У них были измученные, тоскующие глаза. И этот вопрошающий взгляд был обращен не на дорогу. Их непрестанно одолевали мучительные раздумья, они спрашивали себя, что же должно произойти, чтобы у них каждый день была работа и кусок хлеба. С потухшим, сонным взором стояли они под маленькими деревянными крестами, темными, черными, облезшими от времени и дождей, которые, казалось, были прикреплены к кладбищенской стене какой-то неведомой, враждебной силой.

Ассунта больше не плакала. Она пристально смотрела на дорогу, и ей не верилось, что она только что распрощалась со своим родным городком и теперь едет в машине. Амитрано глядел на нее и по неподвижной позе жены угадывал ее мысли. Потом он опять принялся смотреть в окно. Взгляд его был устремлен куда-то далеко-далеко — к просторам моря, к бескрайней равнине. Ему было тоскливо и страшно. Но к этому чувству примешивалось и что-то другое: надежда и еще отчаянье. Он понимал, что взял на себя огромную ответственность. Восемь человек увлек он вместе с собой в это необычное бегство, подготовленное всего лишь за три месяца. Однако чувство страха не могло убить в нем сознания, что он все-таки исполнил задуманное, несмотря на все те удары, которые обрушили на него люди и общество.

Ассунта поминутно оглядывалась на детей, стараясь не встречаться взглядом с мужем. Амитрано подался вперед, надеясь, что она заговорит с ним. Потом, когда она отвернулась и стала смотреть на дорогу, он наклонился к ней и спросил, не хотела ли она что-то сказать ему. Ассунта покачала головой. Тогда он принял прежнюю позу и тоже стал смотреть на детей.