Заплесневелый хлеб - [25]

— Как же это произошло? — спросил мастро Антонио таким тоном, словно он уже задавал этот вопрос, но почему-то не получил на него ответа.

— Упрямец! — с сердцем воскликнул Амитрано. — Ничего не говорит, а потом пугает нас до смерти.

Марко понял, что упрек этот относится и к матери, которая не могла добиться, чтобы отец признавался хотя бы ей в том, что плохо себя чувствует. Поднявшись с колен, Ассунта растирала отцу руки.

— И вовсе он не упрямец, — возразила она. — Такой уж у него нрав. Лишь бы никого не беспокоить. Но английскую соль он все-таки принял.

— А! Вот как! — произнес мастро Антонио.

— Мне — то он ничего не сказал. Но я увидела в умывальне большой стакан и спросила его: «Это ты пил из него, папа?» Последние дни я замечала, что он неважно себя чувствует. Он был все время какой-то красный, ночью часто зажигал свет. Плохо ел. Он сказал, что принимал английскую соль. — Она снова погладила руки отца и продолжала — Я даже накричала на него. Какое тут может быть беспокойство?! Сказал бы мне, я согрела бы немного воды и соль растворилась бы быстрее и лучше. А он все молчит!

— Да, таким он был всегда, даже в молодости, — сказал мастро Антонио. Он отнял руку. — И эта присосалась. — Он взглянул на первую. — А та все сосет, да еще как!

Марко посмотрел на пиявок. Одна, повиснув на присоске, была с мизинец, другая напоминала сосиску из конины, какие его иногда посылали покупать. Обе еле заметно шевелились, словно старались лучше примоститься на шее у дедушки, но та, что присосалась раньше, была чуточку энергичнее.

— Теперь приподними ему немножко голову, — сказал мастро Антонио, обращаясь к Амитрано. — Так ему будет легче дышать.

Марко испугался, как бы пиявки не упали, но они остались на месте и по-прежнему еле заметно шевелились.

— Да, с этим шутки плохи! — произнес мастро Антонио. — Хорошо, что у меня в цирюльне нашлись пиявки. — Он подошел к столу и закрыл коробочку. — В таком возрасте, как только почувствуешь себя немножко не того, — и он повертел пальцами возле лба, — надо сразу же принять слабительное и пустить себе кровь. Позавчера чуть не умер Пиччинини!

— Кто? — переспросила ошеломленная Ассунта.

— А ты уходи отсюда! — приказал Амитрано сыну. — И не показывай носа, пока тебя не позовут.

Марко отвел взгляд от пиявок и ушел. Теперь начала разбухать и вторая, а первая стала совсем длинная и шевелилась еле-еле, медленно и важно.

В кухне Кармелла, стоя на коленях возле печурки, раздувала огонь.

— Как он себя чувствует? — спросила она у Марко.

— Все так же.

— Бедный дедушка! — и она снова принялась дуть.

— Почему? Ты думаешь, он очень болен? — спросил Марко, пораженный ее тоном.

— А ты что, не знаешь? От этого можно умереть. Так мама сказала.

Марко весь похолодел от страха, но испугала его не сама смерть, а то, как об этом говорила сестра.

— А для чего пиявки?

— Они оттягивают кровь.

Это он и сам видел, и ему даже показалось, что он понял, в чем тут дело, однако он не мог установить связи между болезнью деда и кровью, которую высасывали из него эти два червяка.

— Значит, если человек болен, ему ставят две пиявки? — спросил он, надеясь, что сестра знает больше, чем он, и все объяснит ему.

— Ну да, этим и спасаются, а то как же! — Она нагнулась и принялась дуть на угли. — Никак не разгораются! Сегодня совсем нет тяги. — Потом поднялась и сильно закашлялась, наглотавшись дыма, которым была полна печурка.

— А все-таки они противные, эти черви, — сказал Марко, но Кармелла уже не слушала его.

Из комнаты доносились голоса мастро Антонио и Ассунты. Марко понял, что они все еще суетятся возле дедушки, потому что теперь мать еще чаще окликала своего отца, и голос ее был ласковым и умоляющим, словно он на нее сердился, а она просила прощения.

— Папа, папа, ты меня слышишь? Это я, Ассунта. Папа!

— Он еще не слышит, — сказал мастро Антонио.

Марко снова подошел к двери. Мастро Антонио стоял за спиной дедушки и наблюдал за червяками.

— Оставьте его, синьора. А немного погодя надо будет уложить его в постель и дать ему выспаться.

— Да, да! — проговорила мать и, словно это следовало делать немедленно, подошла к кровати, откинула одеяло и взбила подушку.

— Еще успеется, не торопитесь. — Мастро Антонио посмотрел на Амитрано, который держал мастро Паоло за руку и щупал ему пульс.

В комнату с шумом вошел Паоло, все трое подняли головы.

— Ну вот, спирт и вата, — сказал Амитрано.

— Ах да. Как раз теперь они мне понадобятся. — Антонио обернулся, ожидая, что мальчик подойдет к нему.

— Давай сюда! — приказал отец, увидев, что Паоло в нерешительности остановился в дверях. Паоло подошел к отцу, держа в одной руке пакетик гигроскопической ваты, а в другой — пузырек со спиртом.

— Он дал мне сдачи две лиры! — сказал он.

— Положи на стол, — сухо сказал отец.

Марко вошел вслед за братом и встал рядом с ним. Отец и мастро Антонио не обратили на него внимания. Червяки, толстые, длинные, все еще висели на шее деда и чуть заметно шевелились. Марко стало противно. Он посмотрел на брата и увидел, что тот тоже брезгливо сжал губы. Мальчики не двигались, чтобы не привлечь внимания родителей. Мастро Антонио снова встал за спиной деда, наблюдая за пиявками.