Записки учителя фехтования. Яков Безухий - [49]

После первого блюда в залу вошел дворецкий, неся на серебряном блюде двух неизвестных мне живых рыб. При виде их все гости ахнули от удивления: то были две стерляди. Так как стерляди ловятся только в Волге, наименьшее расстояние до которой от Санкт-Петербурга составляет более трехсот пятидесяти льё, и могут жить только в волжской воде, то пришлось (пусть это хорошенько поймут наши Гримо де Ла Реньеры и удавятся!) пробить лед на реке, поймать в ее глубинах двух этих рыб, а затем везти их в течение пяти дней и пяти ночей в крытом и отапливаемом возке при температуре, не позволявшей речной воде замерзнуть. Вот почему каждая из этих рыб стоила восемьсот рублей, то есть более тысячи шестисот франков за пару. Легендарной памяти Потемкин и тот не поступил бы лучше!

Через десять минут эти рыбы снова появились на столе, но теперь уже до того великолепно приготовленные, что похвалы за столом достались как радушному хозяину, велевшему их поймать, так и дворецкому, под руководством которого они были зажарены; затем были поданы ранние овощи: зеленый горошек, спаржа, стручковая фасоль — по внешнему виду они вполне напоминали те огородные плоды, которые им надлежало изображать, но их однообразный и водянистый вкус никак этому внешнему виду не соответствовал.

По окончании обеда сотрапезники перешли в гостиную, где стояли карточные столы; поскольку я не был ни настолько беден, ни настолько богат, чтобы иметь страсть к азартным играм, я смотрел, как играют другие. В полночь, когда я отправился спать, уже было проиграно в общей сложности около трехсот тысяч рублей и двадцать пять тысяч крестьян.

На следующий день меня разбудили с рассветом. Доезжачие донесли, что в лесу окружностью примерно в одно льё поднято пять медведей. Я услышал эту новость, по мнению других столь приятную для меня, с легким содроганием. Как бы ты ни был храбр, всегда испытываешь волнение, сталкиваясь с неведомым тебе врагом, с которым приходится встречаться в первый раз.

Тем не менее я бодро надел свой костюм, сшитый так, что мне совершенно не нужно было бояться холода. К тому же, словно готовясь принять участие в нашем празднестве, сияло солнце; под его лучами температура воздуха в этот утренний час поднялась до пятнадцати градусов мороза, и следовало ожидать, что к полудню будет всего лишь семь-восемь градусов.

Спустившись вниз, я обнаружил, что все остальные охотники уже готовы, причем одеты они столь единообразно, что узнать друг друга можно было лишь с великим трудом. У подъезда нас ждали запряженные сани, мы сели в них и минут через десять подъехали к охотничьему домику.

Это был прелестный русский крестьянский дом, бревенчатый, рубленый, с огромной печью и с образом в углу, перед которым, по обычаю, все перекрестились, переступив порог. Нас ждал здесь плотный завтрак, которому все мы оказали честь; но я заметил, что, вопреки своему обыкновению, никто из охотников не пил. Впрочем, это вполне понятно: перед поединком никто ведь не напивается, а предстоявшая нам охота могла считаться настоящим поединком. К концу завтрака на пороге появился один из доезжачих — это означало, что пора собираться в путь. У входной двери каждый из нас получил по заряженному карабину, который мы должны были повесить через плечо и пускать в ход л ишь в минуту опасности. Кроме карабина, нам вручили по пять или шесть жестяных кружков, которые бросают в медведя, чтобы его раздразнить их лязгом и блеском.

Шагах в ста от охотничьего дома мы увидели лесной участок, оцепленный музыкантами г-на Нарышкина, теми самыми, которых я слышал на Неве во время прекрасных летних ночей. Каждый музыкант держал в руке рожок, готовясь затрубить в него, когда настанет время. Таким образом был окружен весь лес, и с какой бы стороны медведь ни явился, звуки рожков должны были отпугнуть его. Между музыкантами стояли доезжачие, а также лакеи или крестьяне с ружьями, которые, из опасения что пули могут попасть в охотников, были заряжены одним лишь порохом, и звук выстрелов которых должен был присоединиться к звукам рожков, если бы медведь попытался преодолеть заграждение. Мы пересекли эту линию и углубились в огороженное таким образом лесное пространство.

В ту же минуту вокруг леса затрубили рожки, и шум этот произвел на охотников такое же действие, какое военная музыка должна оказывать на солдат в начале сражения; я сам был охвачен воинственным пылом, которого никак не предполагал у себя еще за пять минут до этого.

Меня поставили между одним из доезжачих г-на Нарышкина, лишь моей неопытности обязанному чести принять участие в охоте, и графом Алексеем, оберегать которого я обещал Луизе, хотя на самом деле это он оберегал меня. Слева от него стоял князь Никита Муравьев, с которым граф был связан тесной дружбой, а за князем Никитой Муравьевым я еще мог разглядеть сквозь деревья г-на Нарышкина. Кто находился дальше — я не видел.

Так прошло минут десять, как вдруг раздались крики: «Медведь, медведь²!» — и одновременно послышалось несколько выстрелов. Вероятно, на опушке леса появился медведь, поднятый звуками рожков, и теперь его загоняли обратно в лес как доезжачие, так и музыканты. Оба мои соседа сделали мне знак остановиться, и все мы стали настороженно ждать. Вскоре послышались шум ломаемых ветвей и глухое рычание. Признаюсь, что при этих звуках, казалось приближавшихся ко мне, я ощутил, как на лбу у меня, несмотря на холод, выступил пот. Тем не менее я посмотрел по сторонам: мои соседи сохраняли самообладание, и я постарался вести себя так же как они. В это мгновение из колючего кустарника, расположенного между мною и графом Алексеем, показалась голова медведя и верхняя часть его туловища.