Записки учителя фехтования. Яков Безухий - [18]

— Ну нет, — отвечал извозчик, — со мной расплачиваются на месте.

— Отчего же? — удивленно спросил император.

— Э, я прекрасно знаю, что говорю.

— Ну и что же ты говоришь?

— А то, что все, кого я подвозил к дому с двумя выходами и кому дал сойти, не расплатившись со мной, становились моими должниками, и я их больше не видел.

— Как, даже если это был императорский дворец?

— Здесь чаще, чем где бы то ни было еще. У больших господ очень плохо с памятью.

— Тебе следовало пожаловаться и потребовать задержать обманщиков, — произнес Александр, которого очень забавляла эта сцена.

— Потребовать задержать барина! Да ваше превосходительство прекрасно знает, что толку от таких попыток не будет. Будь это один из нас — тогда в добрый час, это нетрудно, — добавил кучер, указывая на свою бороду, — ведь известно, как за нас браться; а с вами, господами, у кого подбородки бритые, такое невозможно! Так что, ваше превосходительство, пои щите-ка получше у себя в карманах, и там наверняка найдется чем со мной расплатиться.

— Послушай, — сказал Александр, снимая с себя шинель, — вот моя шинель: она уж, верно, стоит не меньше того, что тебе причитается за проезд, не так ли? Так вот, береги ее и отдай тому, кто вынесет тебе деньги.

— Ну что ж, в добрый час, — сказал извозчик, — рассуждаете вы толково.

Минуту спустя кучер получил в обмен на оставленную в залог шинель сторублевую ассигнацию: император заплатил сразу и за себя и за тех, кто приезжал к нему во дворец.

Поскольку я не мог позволить себе прихоть, проявив подобную же щедрость, то удовольствовался тем, что дал своему извозчику пять рублей, какие ему полагались за весь день; меня радовала возможность дать кучеру доказательство того, что я оказываю ему больше доверия, чем он мне. Правда, я знал его номер, а он не знал моего имени.

Таврический дворец с его великолепной обстановкой, мраморными статуями, озерами с золотыми и лазурными рыбками был дар фаворита Потемкина его могущественной повелительнице Екатерине II в ознаменование завоевания Тавриды, имя которой он носил; но самым удивительным остается не богатство дарителя, а то, как свято блюли тайну, в которой этот дар готовился. В столице было возведено некое чудо, а Екатерина ничего о нем не знала, да настолько, что однажды вечером, когда министр пригласил императрицу на ночное празднество, устроенное в ее честь, она обнаружила на месте нескольких знакомых ей сырых лугов сверкающий огнями, заполненный звуками музыки и пестрящий живыми цветами дворец, который мог показаться ей построенным руками волшебниц.

Потемкин являл собой пример князя-выскочки, так же как Екатерина II была примером царицы, оказавшейся на троне по воле случая; он был простым унтер-офицером, она — мелкой немецкой принцессой, и, тем не менее, на фоне всех князей и всех наследных королей той эпохи они выглядят великими среди великих.

Их соединил странный случай или, вернее, Божий промысел.

Екатерине было тридцать три года; она была красива; ее любили за добрые дела и уважали за благочестие, и вдруг она узнаёт, что Петр III хочет развестись с ней, чтобы жениться на графине Воронцовой, а чтобы получить предлог для развода, собирается объявить незаконным родившегося у нее сына, Павла Петровича. Екатерина понимает, что нельзя терять ни минуты; в одиннадцать часов вечера она покидает Петергофский дворец, садится в телегу крестьянина, которому неведомо, что он везет будущую царицу, на рассвете прибывает в Санкт-Петербург, где собирает друзей, на которых, как ей кажется, она может положиться, и, встав во главе их, появляется вместе с ними перед полками санкт-петербургского гарнизона, которые выходят на построение, еще не зная, что им предстоит дальше. Появившись перед строем, Екатерина обращается к войскам, пробуждая в них мужскую учтивость и солдатскую верность, а затем, пользуясь благоприятным впечатлением, произведенным ее речью, обнажает шпагу, отбрасывает ножны и просит дать ей темляк, чтобы прикрепить шпагу к запястью. Тут строй покидает молодой, восемнадцатилетний унтер-офицер, приближается к ней и подает ей свой темляк; Екатерина принимает его со сладостной улыбкой, какая присуща тем, кто домогается царства. Молодой человек собрался было отъехать и встать в строй; но конь его, привыкший ходить с эскадроном, не послушался, уперся, встал на дыбы и упрямо оставался возле лошади императрицы. Императрица вгляделась в красивого всадника, оказавшегося прижатым к ней, и тщетные его усилия отъехать от нее показались ей знаком Провидения, указующего на вставшего рядом юношу как на ее защитника. В тот же миг Екатерина произвела его в офицеры, а через неделю, когда Петр III, взятый без сопротивления под стражу, отказался в пользу Екатерины от короны, которую он хотел у нее отнять, и она в самом деле стала самодержавной государыней, призвала к себе Потемкина и сделала его дворцовым камергером.

Начиная с этого дня Фортуна неизменно благоволила к фавориту. Многие выступали против него, но всегда терпели сокрушительное поражение. Один из смельчаков возомнил было, что он одержал победу; это был молодой серб по фамилии Зорич. Находясь под покровительством Потемкина и при его содействии попав в окружение Екатерины, он попытался, воспользовавшись отсутствием своего благодетеля, погубить его при помощи клеветы. Предупрежденный об этом, Потемкин прибыл во дворец и направился в свои прежние покои, где ему стало известно, что он пребывает уже в полной немилости и должен отправиться в ссылку. Услышав такое, Потемкин, не отряхнув пыли с дорожного платья, направился к императрице. У дверей ее покоев его попытался остановить молодой дежурный поручик; Потемкин схватил его за бока, приподнял и отбросил в другой угол комнаты, после чего прошел к императрице, а через четверть часа вышел от нее, держа в руках лист бумаги.