Записки тюремного инспектора - [289]

Больные чувствовали себя в госпитале, в русской среде, как у себя дома и неохотно покидали госпиталь. Были тяжелобольные, хирургические и туберкулезные, но большая часть была ходячих, а с назначением моего брата начальником госпиталя преобладали нервнобольные и даже психически ненормальные. Много было и таких, которым была предоставлена возможность поправиться и подлечиться. Это не были госпитальные больные. По своей структуре госпиталь напоминал скорее санаторий, нежели больницу. С левой стороны парка лежали туберкулезные, а с правой, на таких же длинных, плетеных из лозы креслах повсюду сидели и лежали те, кто хотел пользоваться воздухом. После утреннего врачебного обхода все, кто только мог, выходили на воздух, и весь парк заполнялся гуляющими. Конечно, не обходилось и без флирта и романов, в особенности когда больным было разрешено летними вечерами оставаться на воздухе до 10 ^1/2 часов.

Меня с самого начала интересовал вопрос, кто же это такие - эти больные, и откуда они. Я проходил всегда после утреннего кофе с книжкой в руках мимо лежащей на кресле и обложенной подушками молодой женщины и, конечно, желал ей доброго утра. Мне сказали, что она умирающая, но вышло иначе. Она стала быстро поправляться, и я познакомился с ней. Она рассказала мне потом свою историю. Это была Зоя Ивановна Федорова (урожденная Заседателева), 24 лет, вышедшая замуж тотчас по окончании гимназии в Москве. Муж был на фронте, когда в Москве установился большевизм. Она жила с родными, замужней сестрой и братом - молодым врачом. Большевики выгнали их из квартиры и обобрали до нитки, не оставили даже рубашки для смены. Пришлось служить, но голод заставил искать выхода из положения. Решили ехать в г. Орел, но и здесь оказалось не легче.

И вот молодежь (врач Заседателев и две сестры его, Федорова и Гер -цен) решили пробираться на юг к добровольцам - к Корнилову, где уже были их мужья. Они шли пешком до Харькова с подложными документами и под видом покупки хлеба. Благополучно пройдя красный фронт, они пришли в Харьков в тот момент, когда там была паника, а через несколько дней Харьков заняли добровольцы. Заседателев сейчас же получил место врача в госпитале и устроил сестрами милосердия (или, вернее, сиделками) обеих сестер. Обе сестры встретили здесь случайно своих мужей-офицеров, но ненадолго. Пришлось отступать на юг. Врач Заседателев остался в Харькове, а Зоя Ивановна с сестрой были эвакуированы с частью больных в Мариуполь. Но и отсюда пришлось уходить от наступающего Махно. На пароходе «Альберт» эта часть госпиталя была отправлена в Керчь. На пароходе Зоя Ивановна заболела сыпным тифом и была помещена в свой же госпиталь, где по выздоровлении и оставалась работать в сыпнотифозном бараке до Крымской эвакуации. Впрочем, незадолго до катастрофы она перенесла еще возвратный тиф и, еще не вполне оправившись, выдержала крымскую эвакуацию.

По прибытии в Югославию (колония Дарувар) Зоя Ивановна первые четыре месяца жестоко голодала и в лучшем случае ела картошку и хлеб. Это было особенно тяжело после того невероятного голода, который люди испытывали на пароходе, везшем беженцев в Югославию. Зоя Ивановна зарабатывала себе гроши тем, что пела голодная и танцевала в различных кафанах. В один из таких вечеров она заболела воспалением легких, а затем схватила плеврит. Выписавшись из хорватской больницы, она получила место гувернантки в доме директора местного банка, но было уже поздно. Температура с 38,6 не спускалась, и в таком безнадежном состоянии она была на носилках привезена в госпиталь. «Мы жили в Москве хорошо и даже богато, и наша семья была высокоинтеллигентная, и вот что пришлось потом испытать», - закончила свой рассказ Зоя Ивановна. Она, бедная, всплакнула, и я страшно беспокоился, чтобы этот рассказ не отразился на ее здоровье.

Меня выручила из беды другая больная, Валентина Филипповна Ишевич, тоже жена офицера и тоже туберкулезная. Она успокоила меня и начала рассказывать свою историю. Это была та же история, но с другой фабулой и еще сложнее. Она участвовала в боях, была арестована большевиками и сделала 1000 верст верхом на лошади зимой с тряпками на ногах вместо башмаков и в конце концов перешла границу Грузии, где грузины беспощадно грабили русских беженцев. Ее перебивала А. Г. Полиевктова, дополняя ее рассказы своими впечатлениями о переходе грузинской границы. Она ненавидела грузин и без отвращения не могла вспомнить этих хищников - восточных людишек.

Впечатления были слишком сильны, и каждый раз, когда кто-нибудь начинал рассказывать о своих скитаниях, возле него образовывался кружок больных, и все с интересом слушали и дополняли знакомую и аналогичную в общих чертах картину русской катастрофы. Все пережили приблизительно одно и то же - с той только разницей, что одни отходили на Румынию, другие на Польшу, на Грузию, в Эстонию, в Финляндию или эвакуировались на пароходах. Мне было тяжело слушать эти рассказы. Но, в сущности, это было то же самое, что пережил я. Трудно сказать, кто испытал больше, военные, их жены и семьи или гражданские лица. Отступали все вместе. Военные были в боях. Но обстрелу подвергались и те, кто шел с ними. Впрочем, в боях принимали участие все. Жены военных, где нужно, обращались в сестер милосердия, а статских становили под ружье, и они вместе с другими отбивали атаки.