Записки тюремного инспектора - [132]

С нами были корнеты Деревицкий и Стецкий - оба студенты-киевляне. Вечно грустный Андрей Петрович Деревицкий был добровольцем и уже боевым офицером. Ему было только 20 лет. Весьма серьезный, с хорошим направлением, патриот, он глубоко страдал за свою мать, оставшуюся в бедственном положении в Чернигове. Деревицкий - сын боевого генерала и племянник попечителя Киевского учебного округа Деревицкого.

Корнет Стецкий, присвоивший себе на всякий случай эту фамилию, был студент Киевского политехнического института Чесноков. Он оставил в Киеве свою жену и восьмимесячного ребенка, о которых говорил с утра до вечера. С ним в компании еще по Одессе были: Федор Иванич (серб) - поручик бронепоезда и Василий Георгиевич Поппа - грек, вольноопределяющийся Крымского конного полка - вахмистр.

С удивительным терпением публика переносила все тяжести содержания в этой арестантской и даже имела силы подсмеиваться над своим положением. Действительно, были смешные минуты. Помощник начальника уезда Черепов - молодой человек с университетским образованием, которого грабили крестьяне и одели в дырявый пиджак, был буквально покрыт вшами. От него все сторонились. Он бедный, ложился спать посередине комнаты, но от зуда тела так ворочался, что к утру всегда оказывался в другом конце комнаты. Черепов сам смеялся над своим положением и, прося не подходить к нему, сам удивлялся, как вши носят его по комнате.

Большое разнообразие внесли в нашу арестантскую жизнь арестованные сапожники, которые до поздней ночи играли на скрипках. Безумный смех вызвала нежная парочка, вынужденная переночевать в арестантской за позднее гулянье на улицах. На вопрос Г. А. Товастшерна барышня ответила вопросом, неужели и он, Товастшерна, с дамами сидит за позднее гулянье. Барышня предложила затем очень удачно вопрос, за что сидят в арестантской все эти офицеры. На этот вопрос, конечно, никто ответить ей не смог.

Несмотря на то, что все были в оборванном виде, все-таки военная форма большинства придавала арестантской особый колорит. Все это было уродливо и производило удручающее впечатление. За что все эти офицеры сидят в арестантской? Вот вопрос. Временами эта дикая для культурного человека обстановка ложилась тяжелым гнетом на душевную жизнь и вызывала такое подавленное душевное состояние, которое было сильнее физической боли. За что? На этот вопрос могла бы ответить только современная культура. Но это было не все.

Каждый оставил дома родных, близких и любимых людей. Это было глубокое страдание, с которым не сравнится содержание в арестантской. Невероятной тяжестью ложилось на душу сознание этого бессмысленного истязания и пытки ни в чем не повинных людей. На прогулке румынский солдат-кучер начальника гарнизона ударил дважды офицера по щеке за то, что последний сел в экипаж, который кучер только что вымыл. Конечно, офицеру не следовало садиться в экипаж, но факт был налицо.

Мы были счастливее других. Прибывши последними, мы предназначались к отправке вместе с теми, кто сидел в арестантской с самого начала. Нам объявили, что мы отправляемся в г. Тульчу. Нами распоряжался капитан румынской службы, некий Акишер, бывший штаб-ротмистр русской службы Петроградского уланского полка, служивший в Добровольческой армии и прибывший в Румынию в прошлом году вместе с отступившими из Одессы войсками. Его узнали. Он был сын священника из Аккерманского уезда. Теперь он состоял на румынской службе и был враждебно настроен против русских. Суетясь и распоряжаясь в нашей арестантской, он был с нами груб и нелюбезен. Его, конечно, обступали и забрасывали вопросами. Естественно, каждый хотел знать свою судьбу. «Ох уж эти русские», - говорил г-н Акишер, когда вокруг него публика подымала шум.

21 февраля утром Акишер объявил нам, что сегодня мы будем отправлены. Каждому на дорогу было выдано по два хлеба. Часов в десять к гарнизону подошел наряд солдат, которые должны были сопровождать русских к вокзалу. К отправке было предназначено 89 человек, в числе которых были дамы и дети. Выкликая каждого поочередно, г. Акишер - этот бывший офицер русской армии, выстраивал партию русских на улице лицом к зданию гарнизона, а старший капрал строил в затылок, бесцеремонно толкая замешкавшихся на свое место.

На тротуаре образовалась толпа местных жителей и румын, среди которых выделялись изящно одетые дамы в прозрачных чулках и румыны в своих ярко-синих кепках. Сигуранты (полицейские) разгоняли публику и мальчишек, не позволяя им близко подходить к русским. Когда партия была выстроена, г. Акишер приказал сделать поворот направо и построиться по четыре в ряд.

Имея при себе котомки и держа в руках разные свертки, эта арестантская партия русской интеллигенции была, конечно, оригинальна и представляла совершенно ту же картину, которую мы привыкли видеть в большевистской России, когда по улицам водили под конвоем красноармейцев арестованных интеллигентов и буржуев, отправляемых на принудительные работы или в тюрьму в качестве заложников. Разница была только та, что там преобладали котелки и штатское платье, а здесь большинство в изношенных и старых пальто военного образца. Эта партия русских привлекала внимание публики. Целая толпа любопытных шла за нами по тротуару, а сзади бежали мальчишки. И это были бессарабцы, те же русские люди, но принявшие румынское подданство.