Записки старого петербуржца - [143]
Словом, район как десятки других. Чаще всего, говоря о нем, его называют Ульяновка.
Гражданин И., письмо которого попало мне в руки, оказался озабоченным вот чем. Он отметил, что в последнее время этот самый район, Ульяновку, многие начинают именовать кратко и запанибрата Ульянкой. В этом искажении приданного однажды месту имени ему померещилось нечто недопустимое. Он увидел в этом признаки небрежности, неуважения к традиции, малограмотности, отсутствия почтительного отношения к топонимике нашего города.
Поразмыслив над такой непочтительной переделкой, он начал искать, кто же ответствен за нее, и усмотрел главных виновников среди работников организаций, ведающих градостроительным проектированием. По-видимому, ему приходилось по роду занятий сталкиваться с перепиской именно этих учреждений, и там-то на него все чаще и чаще, вместо привычного для него "Улъяновка", начала обрушиваться легкомысленная "Ульянка".
Надо отдать честь гражданину И. Прежде чем бить в колокол, он постарался заглянуть в святцы. Од достал "план Ленинграда пятнадцатилетней давности". На этом плане в подлежащем обсуждению месте значилось ясно: Ульяновка. Только тогда, движимый лучшими побуждениями, он и написал свое письмо-протест в газету.
Откровенно говоря, ознакомившись с жалобой, я не слишком разволновался и, когда стал писать гражданину И. ответ, не удержавшись от легкой иронии, высказал в нем вот какие соображения.
Любое название места, созданное народом, обычно не остается неизменным. В постоянном употреблении, передавая его из уст в уста, как монету из рук в руки, люди чаще всего упрощают его, делают более удобным для произношения. А если то географическое понятие, к которому оно приложено, близко, мило его жителям, вызывает у них те или иные чувства, они нередко перерабатывают его имя из официального на ласковое, уменьшительное (а иногда на пренебрежительное), как бы показывая сами себе, что для них и это имя, и место, стоящее за ним, являются чем-то "совсем своим", совершенно знакомым, привычным.
Как Ивана Ивановича близкие родственники и друзья считают вправе называть "Ваней", "Ванечкой" или "Ванькой", так старые петербуржцы считали вполне естественным Северную Пальмиру, Санкт-Петербург, Петрополь звать в быту "Питером". Так матросы Балтийского флота превратили пышное меньшиковское имя Ораниенбаум в короткое запанибратское "Рамбов". Так москвичи уже столетия назад сделали из Покровской улицы – Покровку, из Ильинской – Ильинку, из улицы у церкви Иоакима и Анны – Якиманку. И никто на это не разгневался, не обиделся. И слово "Питер" вошло в литературный язык, и имя "Якиманка" стало надолго общепризнанным, единственным названием когда-то тихой улицы в Замоскворечье. Так, разумеется, и четырехсложное имя "Уль-я-нов-ка" могло упроститься до трехсложного "Уль-ян-ка" во всех случаях, кроме одного – если оно было бы дано месту в честь и память Владимира Ильича Ульянова-Ленина.
Однако на то не похоже. И я посоветовал в личном письме к рассерженному читателю точно выяснить, давно ли существует название "Ульяновка", дознаться, по какому поводу оно возникло, и если только оно не родилось как имя-мемориал, посвященное памяти великого человека, счесть вполне естественным и закономерным его сокращение, его стяжение и "офамильяривание".
Читатель И. не согласился со мной. Он ответил мне довольно сердито, удивляясь, как это я, топонимист, проявляю такой несносный "либерализм", не протестую против засорения системы старинных названий, против их невежественного искажения. "Имена надо сохранять в неизменности, к ним надо относиться, как к памятникам старины…" Словом, он побивал меня моим же оружием. Мне приходилось плохо. Но тут-то и случилось истинное чудо.
Из редакции "Ленинградской правды" я получил толстый пакет. В нем содержалось десятка полтора писем. Уйма народу, жителей Ленинграда, обитающих в разных его частях, восприняли спор об имени одного из городских районов как свое личное, кровное дело. Они горячо стремились установить истину и, надо сказать, сумели добиться этого, удивив неожиданностью и меня, и моего противника.
Первое письмо было от очень пожилого человека. Он вспоминал, что в детстве жил в "спорном" районе, который тогда был еще пригородной деревней. Он во всех подробностях описывал это место: в центре поселка старая церковь во имя "святого Петра-Митрополита". По одну сторону большака, тогдашнего шоссе, – усадьба графов Шереметевых, по другую – пожарная часть, принадлежавшая этой же богатой усадьбе, а за ней – дома местного богача Богомолова или Боголюбова. И все это в те далекие времена называлось Ульянкой, а вовсе не Ульяновкой.
Старый человек, затронутый тем, что о месте, где протекало его детство и отрочество, кто-то судил неточно, нашел время и возможность вмешаться в спор. Беда была только в одном: он основывался на собственных воспоминаниях, а они всегда – дело сомнительное; тем более если приходится на их основании решать вопрос о двух очень схожих названиях. Память может и подвести.
Я распечатал следующий конверт.
Почтенная женщина писала с тем же желанием установить дорогую ей истину:
Авторы пересказали для детей циклы древнегреческих мифов о Язоне и о Геракле.
Лев Васильевич Успенский — классик научно-познавательной литературы для детей и юношества, лингвист, переводчик, автор книг по занимательному языкознанию. «Слово о словах», «Загадки топонимики», «Ты и твое имя», «По закону буквы», «По дорогам и тропам языка»— многие из этих книг были написаны в 50-60-е годы XX века, однако они и по сей день не утратили своего значения. Перед вами одна из таких книг — «Почему не иначе?» Этимологический словарь школьника. Человеку мало понимать, что значит то или другое слово.
Книга замечательного лингвиста увлекательно рассказывает о свойствах языка, его истории, о языках, существующих в мире сейчас и существовавших в далеком прошлом, о том, чем занимается великолепная наука – языкознание.
«Шестидесятая параллель» как бы продолжает уже известный нашему читателю роман «Пулковский меридиан», рассказывая о событиях Великой Отечественной войны и об обороне Ленинграда в период от начала войны до весны 1942 года.Многие герои «Пулковского меридиана» перешли в «Шестидесятую параллель», но рядом с ними действуют и другие, новые герои — бойцы Советской Армии и Флота, партизаны, рядовые ленинградцы — защитники родного города.События «Шестидесятой параллели» развертываются в Ленинграде, на фронтах, на берегах Финского залива, в тылах противника под Лугой — там же, где 22 года тому назад развертывались события «Пулковского меридиана».Много героических эпизодов и интересных приключений найдет читатель в этом новом романе.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.