Записки старого москвича - [13]
— Идем… — и поспешно вышел.
Я последовал за ним с удовольствием. О разговоре с талантливейшим писателем нечего было и мечтать. Обстановка была не та…
По улице Аполлон шел так быстро, что я на этот раз еле поспевал за его длинными шагами. Взбежав по лестнице в нашу квартиру, он стремительно прошел в последнюю комнату, задыхаясь, сказал мне: «Сядь»… — и вышел, закрыв за собой дверь, которая тотчас же снова открылась, и я увидал на пороге «Ивана Александровича Хлестакова, чиновника из Петербурга».
— Завтрак был очень хорош, я совсем объелся. Что у вас каждый день такой бывает?
Аполлон помолчал, взглянул на меня. Я все понял… И он перешел к следующей реплике, окончательно «поймав тон»:
— Я люблю поесть. Ведь на то и живешь, чтобы срывать цветы удовольствия. — Тут у него вырвалась отрыжка, и он, приятно ощутив ее, продолжил: — Как называлась эта рыба?
И сам, подбежав Земляникой к самому себе и согнувшись, почтительно ответил:
— Лабардан-с.
После этого Аполлон стал на минуту Аполлоном и, всплеснув руками, воскликнул:
— Ну, какой замечательный штабс-капитан! Какая находка… А ты не хотел идти!
И вновь ушел в образ, и передо мной опять появился «Иван Александрович».
Наутро К. С. Станиславский окончательно отдал роль Хлестакова Гореву. Если вы войдете в музей МХАТа, вы сразу увидите множество фотографий постановки «Ревизора», и всюду вам бросится в глаза высокая, стройная мужская фигура. Светло-серого сукна брюки «клеш» с зубчатыми аппликациями по боковому шву и темный бархатный воротник на светлом фраке — характерны для этого костюма Хлестакова, врезавшегося почему-то мне в память с образом Аполлона Горева, юная жизнь которого тут же вскоре после большого успеха в «Ревизоре» оборвалась неожиданно…
Умер Федор Петрович Горев. Его хоронила вся театральная Москва и многие театралы, проследившие в уютном зале Малого театра весь творческий путь Горева. Мы шли пешком за пышным катафалком по разъехавшейся от весенней оттепели талой снежной мостовой, проваливаясь в большие лужи разбитой Дорогомиловской улицы. Иногда Аполлон тащил меня за руку на тротуар и забегал в какую-нибудь маленькую закусочную проглотить две рюмки водки…
Аполлон сильно простудился и заболел. Заболел серьезно. Туберкулез крепко уцепился за эту молодую жизнь и уж не захотел ее отдать.
Аполлона отправили в Швейцарию. Какая-то молодая состоятельная девушка, поклонница Аполлона и на сцене и в жизни, но при всей влюбленности очень скромная и скрытная, малоизвестная Аполлону, который сам был очень увлечен одной из моих сестер, — уехала за ним в Швейцарию, но застала его уже мертвым…
Она велела набальзамировать тело, заказала гроб из дубовой колоды, в крышке которого, над головой, было вставлено толстое стекло.
Мы встречали вагон с телом Аполлона на вокзале, на том перроне, куда не так давно подошел зеленый вагон с гробом Чехова.
Во время отпевания мы не отрываясь смотрели сквозь стекло на прекрасное лицо Аполлона, ставшее только строите, скульптурнее.
3
«Рампа и жизнь». — Ф. А. Корш и священник. — Приезд Макса Линдера. — Русская кинематография. — Варлаам Александрович. — Артур Никиш и Вилли Ферреро. — Трагедия Айседоры Дункан. — Анна Павлова. — «Королева бриллиантов». — Лина Кавальери.
В те годы в России выходило всего два театральных журнала. В Петербурге создатель театра «Кривое зеркало» А. Р. Кугель издавал журнал с довольно странным названием — «Театр и искусство». В Москве выходил журнал с несколько претенциозным названием «Рампа и жизнь», редактором-издателем которого был популярный фельетонист Lolo (Мунштейн). Его злые стихотворные фельетоны были обязательной острой приправой к пресным полосам каждого воскресного номера газеты «Новости дня».
Комедийные пьесы Lolo шли в театре Корша. Большим газетным шумом сопровождалась одна из коршевских премьер, когда была показана новая комедия Lolo «Вечный праздник». Успех этот объяснялся не особыми достоинствами пьесы, а одним необычным для того времени постановочным эффектом: декорация 2-го акта представляла собой разрез вагона, мчащегося в составе курортного поезда в Кисловодск. Под вагоном вращались колеса, за окнами пролетали телеграфные столбы и проходила движущаяся панорама. При подходе к станциям панорама и колеса замедляли движение, в окна вплывали станционные постройки и перроны с пассажирами и усатыми жандармами. Звуковое оформление довершало иллюзию.
По традиции и по хозяйским расчетам самого Корша в его театре премьеры давались каждую пятницу. Такой небывалый производственный план, казалось бы, неизбежно должен был снизить художественный уровень спектаклей до минимума, что и случалось, но выручали два обстоятельства: если шла пьеса-однодневка, провалившаяся с треском в первую же пятницу, ее тут же снимали с репертуара. Зато «Дети Ванюшина» Найденова или пьесы Якова Гордина «За океаном» и «Мирра Эфрос» шли годами с блестяще сыгравшимся актерским ансамблем. В исполнительском составе коршевского театра крылось второе обстоятельство, спасавшее постановки от обычной халтуры. В труппе театра играли Мария Михайловна Блюменталь-Тамарина, украшавшая в дальнейшем десятилетиями сцену Малого театра; Николай Мариусович Радин, один из самых талантливых представителей семьи Мариуса Петипа; Борис Самойлович Борисов, славившийся не только как исключительный исполнитель еврейских ролей, но и как один из самых популярных рассказчиков концертной эстрады, а позднее, и радиопередач; Владимир Александрович Кригер, блестящий комедийный актер, наделенный небывалым темпераментом и экспрессией, которые он передал своей единственной дочери, в будущем знаменитой балерине Викторине Кригер; Борская, Музиль, Яворская, Мартынова, Остужев и другие.
