Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение, 1941-1946 - [90]

Шел конец января или начало февраля, ночи были морозные, хотя днем солнце пригревало, снег таял, образовывая лужи. Ноги промокали и замерзали ночью еще больше.

Настало время, когда я почувствовал, что истекают последние силы и придет вскоре и моя очередь встречи с автоматчиком-велосипедистом. Каждое утро, продрогший и уже не чувствующий ног, я с величайшим трудом поднимался и шел, еле переставляя ноги, как ходули.

Вступили в густо населенную часть Германии. Городки и поселки шли один за другим, да и между ними по дорогам все время шли люди, часто катившие за собой тележки с кладью. Миша, отлично понимавший немецкую речь, сказал, что это — беженцы из разбомбленных немецких городов, лишившиеся крыши над головой и пытающиеся найти временное укрытие у сельских родственников или знакомых. В этих условиях немцы уже не могли на глазах у своего населения расстреливать отставших, и вслед за колонной тащились несколько нагруженных доходягами подвод. Количество людей в колонне уменьшилось в несколько раз. Если из Торна вышли 2–3 тысячи, то теперь оставалось не более 500 человек, включая доходяг в телегах. Сколько погибло и расстреляно в пути, скольким удалось сбежать — неизвестно. Впоследствии те, кто уцелел в этом марше, назвали его дорогой к смерти.

Прошли Росток, устье реки Варны было перегорожено понтонным мостом. На дорожных указателях появился Киль. Неподалеку от него на высоком месте, с которого открывался вид на морское побережье, нас остановили на привал. В стороне от дороги стоял над разожженным костром большой котел типа среднеазиатского казана, наполненный дымящейся жижей. Оказалось — жидкий суп, сваренный из манной крупы. Получив в котелок черпак этого супа, показавшегося мне амброзией, выпил с наслаждением, но чувство голода после этого только обострилось. С наступлением темноты стало видно, как на горизонте полыхают языки пламени, мечутся и перекрещиваются лучи прожекторов, перечеркивают небо трассы зенитной стрельбы. Доносился отдаленный грохот. Это бомбила какой-то крупный город, возможно Киль, авиация союзников.

И вот, настал день, когда я не смог собрать остатки сил, чтобы подняться на ноги. Подошедшему конвоиру сказал на своем ломаном немецком: «Schiessen Sie mir, aber Ich kahn nicht weiter laufen!» («Можете меня расстрелять, но я не могу дальше идти»). Меня загрузили в повозку к таким же, как и я, доходягам и дальше несколько дней, счет которым потерян, меня уже везли.

Потеряв силы, я потерял и возможность добывать подножный корм, однако в эти дни немцы раздавали нам по куску хлеба, иногда даже с куском маргарина.

Конец этого пути я провел, находясь в полузабытьи, периодами совсем теряя сознание. Последнее, что осталось в памяти от этого этапа пути, — погрузка в вагоны, куда нас затаскивали наши же обессиленные пленные, но все еще державшиеся на ногах. Сваливали вповалку на пол вагона живых вперемежку с уже мертвыми.

Движение вагона и время, которое оно продолжалось, сохранились в памяти смутно. Находясь в полубессознательном состоянии, я ощущал себя плывущим в каких-то волнах, состоявших из вшей. Они переползали на меня, еще еле живого, с трупов. В конце пути я окончательно потерял сознание.

Еще жив!

Первый раз пришел в себя на бетонном полу под струями горячей воды. Второй раз, очевидно, после того, как меня чем-то укололи или дали что-то понюхать, прислоненным к стеклу рентгеновского аппарата, к которому меня пытались приставить два санитара, а я всякий раз сползал на пол.

И окончательно пришел в себя, обнаружив лежащим голым на нижней полке двухэтажной койки на шинели, прикрытым сверху своим тряпьем. Почувствовал даже некоторое блаженство от того, что меня не жрали вши.

Прежде всего стал осматривать и ощупывать себя. Обнаружил, что не могу двигаться. Кости спины болели от жесткого ложа, но повернуться или подоткнуть под себя шинель нет сил. К ногам как будто привязаны пудовые гири, поднять которые нет возможности. Руки, также отягощенные неимоверным грузом, двигались с огромным напряжением сил.

Ног по-прежнему не чувствовал, ступня правой ноги и пальцы левой были черными, очевидно отмороженными. Кто-то сунул мне под нос кусок стекла. В нем я увидел отражение своего лица и не узнал в нем себя. В стекле на меня смотрел череп с глазами, провалившимися в ямы глазниц. Вместо носа — узкая полоска хряща, нет ни щек, ни губ, ни подбородка. На костях черепа болталась морщинистая серая кожа. Ощупывая себя, убедился, что все тело — голый скелет, на который напялена такая же серая морщинистая кожа, не скрывавшая очертаний костей. Вместо «пятой точки» — кости таза с провалом между ними. Нога у тазобедренного сустава обхватывалась кистью руки так же, как и рука у запястья.

Чувство голода я не испытывал, однако все время хотелось закрыть глаза и вновь провалиться в небытие, я останавливал себя напряжением воли.

Вокруг себя стал слышать голоса разговаривавших между собой соседей. Они обсуждали в этот момент мое возвращение к жизни. Я подал голос, он тоже был не мой — какой-то хриплый дискант.

Выяснил, что происходит вокруг меня.