Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение, 1941-1946 - [87]

С завершением уборочных работ шеф решил, что пора отказаться от даровой рабочей силы: она уже не оправдывала затрат на ее содержание. Нам приказали собираться в дорогу. Сборы были невелики, но мы успели напечь лепешек из украденной муки, нагрузив ими свои вещмешки. В подкрепление к двум нашим конвоирам прибыло пополнение, и мы отправились тем же путем обратно в Торунь.

Привезли нас уже не в Форт-17, а в другой лагерь.

Во время нашего отсутствия Форт-17 настолько переполнился, что немцы организовали новый, пристроив его к большому международному лагерю, находившемуся за северо-западной чертой города на правом берегу Вислы. В этом лагере содержались англичане, бельгийцы, поляки, итальянцы, югославы, появились уже и американцы. Все они жили в каменных одноэтажных казармах, в отдельных зонах.

К лагерю наскоро присоединили большую территорию, на которой построили щитовые деревянные бараки. Территория эта, предназначенная для русских военнопленных, отделялась от лагеря союзников узкой, огороженной колючей проволокой полосой дороги, заканчивавшейся въездными воротами. С этой дороги открывались ворота в несколько зон русского лагеря.

Жизнь в лагере шла по единому порядку, от утренней раздачи хлеба до отправки на работы. По возвращении с работы пленные направлялись к общей кухне, где после долгого движения очереди к раздаточному окну выдавалась баланда. Баланду выпивали на ходу, пока нас разводили по своим зонам. Лепешки, привезенные из командировки «к бауэру», стремительно закончились, быстро истощились накопленные там «килограммы здоровья», и вскоре я вернулся в обычное полуголодное состояние. Лагерь был плохо обустроенный. В бараках, где почему-то стояли не привычные нары, а двухэтажные деревянные койки, было холодно. Редко расставленные печки, топившиеся брикетами из угольной пыли, плохо согревали продуваемое помещение.

Главная забота обитателей лагеря состояла в том, чтобы при распределении по работам попасть туда, где можно чем-нибудь поживиться. Утром, после раздачи и съедения хлеба, все работоспособное население лагеря сгонялось через ворота на улицу, смежную с союзниками, выходившую к главным воротам лагеря. Образовавшаяся толпа все время была в движении и толкотне. Нужно было до прихода конвоя занять такую позицию, чтобы вовремя выскочить по вызову на хорошую работу и уклониться от работы невыгодной, отступив назад и смешавшись с толпой. Когда же приходил конвой, а конвоиров, водивших всегда в определенные места, узнавали, движение толпы приобретало характер свалки. Вмешивались охранники и полицаи, лупили дубинками по спинам и головам, но это помогало мало.

В теплом, по сравнению с Россией, климате Польши картофель закладывали на хранение в длинные бурты на краю полей и вдоль дорог. Эти бурты закрывали соломой и присыпали землей, оставляя отверстия (продухи) через определенное расстояние. На работах по устройству таких хранилищ можно было спереть несколько картофелин, запрятав их в складках одежды, с тем, чтобы дома сварить или испечь в печке, топившейся в бараке. На эти работы, а также на работы по перегрузке овощей в вагоны или из вагонов в телеги или грузовики требовалось много рабочих. Туда все стремились попасть, и, когда приходили знакомые конвоиры, начиналась свалка. Когда приходили конвоиры, отводившие на работу в песчаный карьер, на рытье убежищ, на стройки и другие неприбыльные места, то тоже начиналась свалка, но уже в обратном от ворот направлении.

Из-за проволочной ограды эту картину наблюдали наши союзники, откормленные, опрятные, тепло одетые, с сигаретами или трубками в зубах.

Картина была достойной внимания, если к тому же представить себе внешний вид наших военнопленных — изможденных доходяг в грязных, оборванных шинелях с оторванными хлястиками, котелками, болтавшимися за поясом, в пилотках, нахлобученных на уши, с надписями SU на спинах. Иногда кто-нибудь бросал из-за ограды банку овсянки. Начинавшаяся из-за нее драка была занятным зрелищем для скучающих англичан.

Некоторое время мне везло: я попал в постоянную бригаду, работавшую на аэродроме. Рыли капониры для самолетов и убежища — щели и блиндажи. Здесь нас постоянно подкармливали: во время обеда появлялась повозка, которой управлял усатый поляк. Его, в связи с выполняемой им миссией, прозвали Микоян. Он привозил бидон эрзац-кофе и хлеб.

Однако везение это продолжалось недолго. То ли работы уже все были закончены, то ли они выполнялись уже не военнопленными (в Торуни были также и «цивильные», как их называли, завезенные из России работники, в основном женщины. Мы видели их лишь издалека).

Упомяну, кстати, и об отношениях с нашими союзниками. Они всегда были приветливы по отношению к нам. Часто, когда представлялся случай, помогали, передавая съестное. Однако все передаваемое — остатки от обеда, все равно подлежавшие выбрасыванию. Они охотно торговали съестным в обмен на кустарные изделия наших инвалидов-умельцев. Французы и итальянцы проявляли больше сочувствия: когда встречались с ними на работах, они часто отдавали свои бутерброды, принесенные из лагеря. Из числа многих народов, представленных в лагерях, лишь только сербы готовы были делиться последним куском.