Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи - [155]
Сестра Вити, Юлия, которая была на двадцать лет старше, дружила с Ахматовой и Надеждой Яковлевной Мандельштам (с которой она познакомила брата), с Бродским и многими другими. Витя говорил, что именно она приобщила его в юношестве к православию и через какое-то время он крестился. Однажды, сидя с ней вдвоем на кухне у Живовых, где обычно собиралось много народу, мы разговорились. Она рассказала мне, что училась в одном классе со Светланой Аллилуевой. Оказалось, что Юля ходила в привилегированную школу для партийной элиты, о чем Витя не рассказывал; когда я его об этом спросила, он подчеркнул, что отец не был членом партии, но объяснять, как Юля попала в эту школу, не стал, а я, поняв, что он не хочет об этом говорить, не стала расспрашивать, хотя парадоксы в жизни близких мне людей люблю. И не то чтобы Витя не любил вспоминать прошлое: он много рассказывал о своих знакомствах с людьми старшего поколения, например с вдовой Мандельштама, Солженицыным и Никитой Ильичом Толстым[597].
Мы с Витей познакомились в Лос-Анджелесе в его первый приезд в Америку весной 1989 года, когда его пригласили преподавать на славянской кафедре в UCLA, а я еще работала в USC. Запомнились, как это часто бывает, смешные эпизоды. Чемодан Вити с лекциями и трехмесячным запасом «Беломора» не долетел. На ужине в свою честь у заведующего кафедрой (Майкла Флайера) Витя, заядлый курильщик, сильно переживал пропажу папирос – правда, чемодан потом нашелся. В UCLA в той же четверти преподавал другой московский ученый, Вячеслав Всеволодович Иванов, с которым тоже случилась самолетная история с чемоданами, но в совсем ином стиле. Оба тогда жили в доме для университетских визитеров, и все, кто присутствовал на том ужине, провожали Иванова в аэропорт – он уезжал до конца четверти. К нам присоединилась Ира Паперно, гостившая у нас с Аликом, из Беркли; ни Витя, ни я еще не знали, что через несколько лет сами окажемся там.
Проводы выдались поистине карнавальными. Они начались с того, что Витя, несмотря на свой маленький рост, понес огромный чемодан Иванова (таких больших я еще не видела) в машину Флайера, с которым ехал. Иванов ехал с Аликом Жолковским, а мы с Ирой следовали за ними. Вдруг из пассажирского окна машины Алика посыпалась, разлетаясь во все стороны, бумага. Оказалось, что Иванов разбирал почту и ненужное выбрасывал! Как можно было предполагать, его чемоданы оказались тяжелее дозволенного, за перевес нужно было платить. Иванов стал говорить, что он VIP, важная персона, и летит в Москву на I съезд народных депутатов. «У вас билет эконом-класса, перевес в его стоимость не входит», – спокойно ответил представитель авиакомпании. Тогда Вячеслав Всеволодович попросил меня вызвать начальника. Я выполнила его просьбу, хотя и понимала, что авиакомпания предлагает только те услуги, за которые пассажир заплатил. Иванов стал давить на начальника, показал ему свой депутатский билет и телеграмму о съезде, которые, разумеется, тому ровно ничего не говорили. Пришлось на месте переупаковывать чемоданы; этим занялся Флайер. В них оказались не только нужные вещи, но и наспех засунутые ненужные, вроде полупустых коробок со стиральным порошком. Нам всем было неловко, особенно Вите как гражданину той же страны, что и Иванов[598], а мне в очередной раз было стыдно за русских. Ликвидировать перевес не удалось.
Виктор Маркович Живов был другим. Ему бы и в голову не пришло требовать в аналогичной ситуации особого обращения – ни в Америке, ни у себя в России. В его поведении не было ничего от барина, способного, среди прочего, на поведение вроде выбрасывания бумаг из окна автомобиля. Самолетный эпизод с Ивановым стал для меня примером поведенческого различия среди русских. При этом нельзя сказать, что Витя был безропотным во всех отношениях: как известно, он иногда высказывал крайне суровую критику в адрес оппонента, с которым не соглашался, – устно и в печати. Этим я не хочу сказать, что в нем полностью отсутствовала предвзятость, но у кого ее нет.
Живовы приезжали в Беркли на весенний семестр в течение двадцати лет. В первые годы Виктор Маркович читал аспирантские курсы по истории русского языка, литературе и культуре XVIII века, потом стал вести курс по древнерусской культуре и культуре раннего Нового времени для студентов. Главным нововведением Живова был аспирантский семинар по православию, его истории, богословии, культурным контекстам и месте в русской религиозной мысли на рубеже ХХ века, например у философа Владимира Соловьева.
Живовы стали ядром нашей берклийской русско-американской «задруги»
