Записки простодушного. Жизнь в Москве - [11]

»). Я убедился, что нет людей хороших и плохих, в каждом намешено и того, и другого. Но — в какой пропорции? И главное — есть ли у человека совесть? Кант говорил, что больше всего его удивляют две вещи — звёздное небо надо мной и моральный закон во мне. Это неопределённое понятие всегда жило в народе и отразилось в словах совесть, бессовестный. Ведь даже не всякого лентяя, скупердяя, мота, пьяницу, грубияна назовёшь бессовестным.

Вернёмся, однако, во времена ранней молодости. Сколько новых друзей я нашёл в Москве! Не могу отказать себе в удовольствии вспомнить их имена: Юра Апресян, Лёня Крысин, Лёня Касаткин, Лёва Скворцов, Костя Бабицкий, Игорь Добродомов, Саша Феоктистов, Эрик Ханпира; «девочки» — Лена Земская, Кира Филонова, Галя Баринова, Ламара Капанадзе, Светлана Кузьмина, Марина Гловинская, Лида Иорданская, Галя Романова (как она уцелела с такой-то фамилией — Романова!).

Рассказывать о творческой судьбе каждого из них — непосильная задача. Сошлюсь на справочную литературу, в частности справочник «Кто есть кто в современной русистике» (М.; Хельсинки, 1994). Здесь можно найти имена многих из моих друзей.

Мы с интересом учились, работали, до поздней ночи сидели в библиотеках, придирчиво обсуждали статьи друг друга, но и хорошо отдыхали, и дружеским застольям радовались.

Устами своего героя Чехов советует: «Ежели, положим, вы… желаете с аппетитом пообедать, то никогда не нужно думать об умном: умное да учёное всегда аппетит отшибает. Сами изволите знать, философы и учёные насчёт еды самые последние люди» («Сирена»). Категорически возражаю: у нас в молодости наука аппетит не отбивала. Наши застолья не только нас, детей голодных военных и послевоенных лет, — даже иностранцев изумляли: в магазинах ничего нет, а столы ломятся от яств. Особого разнообразия, перемены блюд не было — закуска да одно блюдо, но любовно, с душой приготовленное («щи, но от чистого сердца»). Гости очень любили наше коронное блюдо — пельмени. Пельмени мы готовили не только с мясом, но и уральские — с квашеной капустой и с душистым деревенским подсолнечным маслом (дочка Оля, да и я, пожалуй, любили их даже больше мясных). Помню, Марина Гловинская в ответ на приглашение спрашивала: «А пельмени будут?». Даже наш кот Сеня попытался однажды пельменями полакомиться и попал впросак (об этом я ещё расскажу).

Мои воткинские родичи, люди физического труда, готовясь к приёму гостей, прикидывали: «На мужика надо нашшыпать (заготовить) 50 пельменей, на бабу — 30». У наших московских гостей-интеллигентов аппетиты были поскромнее, но всё-таки и здесь надо было заготовить несколько сотен пельменей — дело непростое, впрочем, с детства знакомое и где-то даже успокаивающее. Даже и без гостей мы иногда, вернувшись домой после бурных институтских событий (о них речь впереди), говорили: «А давайте пельмени постряпаем!». И сама однообразность движений (под разговоры или чтение вслух) как-то успокаивала.

Увы! Приведённый выше список друзей в дальнейшем всё время сокращался — и по разным причинам…

Уходят, уходят, уходят друзья,

Одни в никуда, а другие — в князья.

(А. Галич)

А как хорошо написала Белла Ахмадуллина:

Да будем мы к своим друзьям пристрастны!

Да будем думать, что они прекрасны!

Терять их страшно, Бог не приведи!

И было приятной неожиданностью, когда у нас со Светланой, уже очень немолодых, появились молодые друзья — мои коллеги Саша и Ира Лазурские. Это они подарили нам любимицу — кошку Басю (о ней я ещё расскажу). Запомнились забавные высказывания 5-летнего Арсения Лазурского.

Большая девочка — Арсению:

— Дура, ты же упадешь!

— Во-первых, я не дура, а дурак!

Разговор Арсения с отцом:

— А ну, вставай немедленно!

— Что-то ты меня сегодня мало радоваешь, папа. Грубый очень.

Не все мои друзья дожили до сегодняшнего дня… Земной им поклон и вечная память. Об этом лучше не скажешь, чем Жуковский:

Не говори с тоской: «Их нет»,

Но с благодарностию: «были».

Были такие, которые из друзей стали врагами, но больше таких, дружба с которыми гасла-гасла постепенно, и погасла…

В дружбе были какие-то периоды. Был у нас «брондзовый век» (простите за дурной каламбур) — тёплые приятельские отношения с врачом Лидой и её мужем инженером Лёней Брондз, начавшиеся в турпоездке по Эстонии и продолжившиеся в Москве.

Был сухотинский период — дружеские отношения с Борей Сухотиным и его милой семьёй. Помню, пацифист Боря как-то пеняет сыну Алёше, что тот слишком увлекается военными играми. Алёша, и внешне, и по характеру очень похожий на нестеровского инока Варфоломея, ответил: «Папа, я очень люблю мир, но играть я люблю в войну». Жаль, Боря Сухотин, талантливый лингвист, рано умер…

Был добродомовский период — дружба с коллегами Галей Романовой и её мужем Игорем Добродомовым (тот, кого в шутку называли Злоизбушкин). В гости друг к другу ходили, гуляли по, как Игорь говорил, «филейной части» Москвы, в Крым, в Коктебель ездили, купались, мазались там с ног до головы целебной грязью, в подмосковные походы ходили. Помню, призывает Игорь на помощь Маяковского, чтобы осветить нашу «злободневную тему»:

Дождь покапал и прошёл,