Записки офицера армии Наполеона фон-Иелина - [3]

Бесконечные ночи были ужасны, сырое дерево не горело, но и его приходилось собирать с трудом. В ожидании огня многие замерзали даже на работе; в ней участвовали офицеры высшего разряда для того, чтобы иметь право греться у огня. Нередко случалось, что, когда огонь разгорался, подбегали сильнейшие и отгоняли слабых; дело часто кончалось драками и убийствами.

Те, которые изнемогали на дороге, оставались на месте и погибали, раздавленные обозами. Никто не заботился о том, чтобы отнести или положить в сторону этих несчастных. С них стаскивали последние лохмотья ранее, чем они умирали. Солдаты сбрасывали с себя оружие, всякая дисциплина исчезла, воцарилась анархия; каждый думал только о себе, стараясь пробиться во что бы то ни стало.

Солдаты, покидая ряды своих полков, двигались впереди беспорядочной толпой. Казаки, следовавшие за армией, ежечасно нападали на безоружных и грабили их. Сопротивляться было невозможно, так как вооруженные отряды шли позади или впереди армии.

По дороге стояла гололедица; изнуренные лошади с плохими подковами едва тащились без поклажи, малейшие холмы представляли непреодолимые препятствия. Пушки, обозы с амуницией или припасами и пр., масса различных повозок и карет, захваченных из Москвы, оставались на месте; об их сожжении никто не думал, и они попадали в руки русских.

У семей французских эмигрантов, следовавших за армией с разрешения Наполеона, обещавшего им свое покровительство во Франции и бежавших из Москвы от страха перед русскими, по дороге отнимали лошадей и поклажу; им приходилось идти пешком за толпой, насколько у них хватало сил. Однажды вечером, пока я сидел у костра на биваке, ко мне подошли шестеро таких несчастных с просьбой позволить им погреться у огня. Я охотно согласился, и мое сердце обливалось кровью при виде этих страдальцев. Среди них был старик, дедушка, с седыми волосами, сын, его жена с взрослой дочерью и двое маленьких детей. У них ничего не осталось, кроме того, что было на них: ни крепкой обуви, ни теплой одежды, так как у них отняли лошадей и все имущество. Их жалобы и слезы заставили меня забыть на минуту мое собственное положение; я бы охотно с ними поделился последним, но и у меня ничего не было; у меня украли недавно последний запас кофе и сахара.

Хотя я еще числился в Вюртембергском отряде, но мы никаких припасов достать не могли, кроме лошадиного мяса. Собаки, следовавшие за армией, были все съедены, в том числе, должно быть, и моя. Однажды вечером, блуждая по окрестностям в поисках за пищей, я увидел прекрасного белого пуделя. Мы с приятелем тотчас за ним погнались и живо с ним справились. Его мясо мы разделили поровну, и его нам хватило надолго. Когда оно было съедено, мы снова принялись за лошадиное мясо; оно имело отвратительный вкус, так как его нельзя было приготовлять как следует.

Приготовлялось лошадиное жаркое очень просто. Кусок мяса павшей лошади накалывали на длинную палку, саблю или на штык и его держали над огнем, без соли, без приправ, без сала, — всего этого не существовало. От огня мясо больной лошади делалось отвратительно; из него капала желтая жидкость; когда оно обугливалось, его проглатывали с жадностью. Даже отвращение исчезло; мы готовы были есть пищу, годную для свиней; каждый соглашался питаться чем бы то ни было.

После нескольких переходов, в то время как ужасы возрастали ежедневно, и толпа стала походить на маскарад, мы дошли, наконец, до Болдина 5 ноября, 6-го до Дорогобужа, 7-го до Михалевска, 8-го до Пенева, и после двух переходов 11 ноября 1812 года снова достигли Смоленска. Сюда устремились все, надеясь не только достать припасов, но и догнать часть войска, которое могло нас охранять. Но мы нашли совершенно противоположное. Вюртембергский отряд, с величайшим трудом дотащивший несколько орудий до Смоленска, за неимением лошадей, оставил здесь всю артиллерию, исключая двух пушек.

В Смоленске мы нашли два запасных магазина. Нам роздали немного водки, хлеба и муки. Но голод был так велик, что никто и не подумал приготовить из нее какое-нибудь кушанье; люди ели муку горстями в сыром виде. Страшно было смотреть, как они глотали муку пригоршнями, замазывая себе лицо и нестриженную бороду. И здесь при скоплении беглецов нарушался порядок; голодные солдаты пробирались повсюду в надежде поживиться; они силой отнимали припасы и дрались между собою из-за добычи. Даже высшие офицеры были бы не в силах восстановить порядок среди озверевшей толпы, хотя бы беспощадно казнили мятежников; сам Наполеон получил бы ответ от солдат: «Надо же что-нибудь жрать!» Здесь ожидали раздачи амуниции; но желающих получить военные снаряды оказалось очень мало, большинство оставалось без вооружения, остальные готовы были его побросать.

Город был наполнен больными и ранеными. Ими были переполнены не только казенные строения, но и все дома, уцелевшие от пожара. Повозок нельзя было достать; вследствие этого несчастные жертвы войны подвергались неизбежной ужасной участи своих товарищей, покинутых в других городах: в Москве, в Вязьме и пр. Однако судьба последних была менее ужасна, чем участь их товарищей, которых сбрасывали с повозок по дороге, оставляя их умирать в снегу. Ни один из них не добрался до Смоленска. Первые могли еще надеяться на великодушие своих врагов, но о последних никто не думал, предоставив их своей судьбе.